– Мне никто ничего не поручал.

– Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?

– Он примерно ваших лет.

– В таком случае ему осталось недолго, согласен? А Тайнер?

– Мистер Тайнер на здоровье не жалуется. Передам, что вы им интересовались.

– Будь любезен. Скажи, я соскучился. Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их за дверь.

– Они не жалели своих сил.

– Пусть пришлют мне счет. – Сэм хихикнул впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки новую сигарету. – Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.

– Это вполне по-американски.

– Они преследовали меня, докучали мне, издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.

– Думаю, вы еще удивитесь.

– Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.

– А ведь это благодаря именно им вы пока так и не вошли в газовую камеру.

– Я должен быть благодарен? Да передо мной в очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь девять с половиной лет. Тримонт – четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он ни сделал, виноват оказывается другой.

– Неправда.

– Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Год назад ты корпел над учебниками, носил потертые джинсы и пил с друзьями пиво. Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.

– Значит, вы за то, чтобы суды с афроамериканцами не церемонились?

– Такой подход был бы разумным. Большинство этих подонков заслуживают смерти.

– Уверен, на Скамье вас не поддержат.

– Твое право.

– Вы считаете свой случай особым?

– Да. Я – политический узник, который оказался здесь по воле маньяков, преследующих определенные цели.

– Мы можем поговорить о степени вашей вины?

– Нет. Но я не делал того, что мне приписывают.

– Выходит, у вас имелся сообщник? Бомбу установил кто-то другой?

Сэм потер лоб. В комнате было все же намного прохладнее, чем в его тесной одиночке. Пусть разговор лишен всякого смысла, но все-таки это разговор не с тюремщиком. Нет, нужно сполна насладиться отпущенным временем, растянуть его.

Изучая немногочисленные пометки в блокноте, Адам думал о том, что сказать дальше. Беседа длилась минут двадцать, даже не беседа, а так, пикировка. Прежде чем уйти, он обязательно должен затронуть тему родства. Вот только как к ней подступиться?

В молчании тянулась минута за минутой. Кэйхолл вытащил из пачки третью сигарету.

– Почему вы так много курите? – решился наконец Адам.

– Предпочитаю умереть от рака легких. На Скамье это всеобщее желание.

– И сколько пачек в день?

– Три-четыре.

Еще одна долгая минута. Сэм тщательно затушил окурок.

– Где ты получил образование?

– В юридической школе Мичигана. После Пеппердайна.

– Никогда не слышал о таком.

– Это в Калифорнии.

– Ты там вырос?

– Да.

– Сколько штатов не отказались еще от смертной казни?

– Тридцать восемь. Но в большинстве она не применяется. Применяют ее главным образом на Юге: в Техасе, Флориде, Калифорнии.

– Чтоб ты знал: наши чуткие законодатели ввели кое-какие новшества. Теперь нас могут отправлять на тот свет смертельной инъекцией. Это считается более гуманным. Мило, да? Ко мне, правда, такая милость неприменима: приговор был вынесен годы назад. Что ж, придется нюхнуть газу.

– Может, и нет.

– Тебе двадцать шесть?

– Да.

– Родился в шестьдесят четвертом?