– Вэльком хом, сэр!

Эдам прошёл мимо, никак не отреагировав. Уборщик оглянулся, проводил его удивлённым взглядом и, пожав плечами, покатил дальше.

Эдам вышел из здания аэропорта, вдохнул влажный лондонский воздух, показавшийся ему особенно промозглым после горячего африканского эфира, и поёжился. Оставаться дома надолго он не любил.

Лондон был слишком шумным и суетливым. Все эти спешащие по делам люди, машины, вездесущие туристы, уличные музыканты, голуби, воркующие на фонарях, реклама, музыка из пабов раздражали Эдама. Старинная архитектура давно приелась, современная вообще никогда не нравилась.

Расцветающие деревья и цветы на клумбах он не замечал. Никакой красоты для него здесь не было. Он даже не задумывался, что уже наступила весна. Он ехал в автобусе, глядя в одну точку, и никак не мог избавиться от шума в ушах и свербящей пустоты в груди, которая за эти три месяца расползлась, словно дыра, прорастая в душу метастазами депрессии и отчаяния.

Ему нестерпимо хотелось выпить.

В кабинете врача ему предложили воду. Он отказался. Быстрей бы домой, закрыться от всего мира, опрокинуть внутрь исцеляющей жидкости, лечь и не двигаться. Забыться.

Хотя бы на время.

Доктор Питерсен посмотрел на томографические снимки Эдама.

– У вас была довольно сильная контузия, – проговорил он сочувственно. – Головные боли не ослабевают?

– Голова будто взрывается. Особенно ночью.

– Рвота?

– Что, простите?

– Слышать стали хуже, верно? – доктор бросил на Эдама внимательный взгляд и продолжил громче: – Я говорю, что рвота будет периодически повторяться. Возможны обмороки.

Эдам покривил рот.

– Слава богу, они не так часты. Но голова просто раскалывается. И не сплю почти.

Питерсен понимающе кивнул.

– Скажите, когда это пройдёт? – спросил Эдам с надеждой.

Доктор отложил снимки в сторону и подошёл к нему.

– Боюсь, что это надолго, Эдам, – сказал он серьёзно. – Ушиб мозга был очень сильным. Будем надеяться, со временем вам станет легче. Но совсем избавиться от этого, к сожалению, не получится. Вам придётся мириться с последствиями всю жизнь.

– Всю жизнь?

– А сейчас старайтесь не нервничать, побольше спите. Обязательно принимайте лекарства. И пожалуйста, никакого алкоголя.

Эдам отвёл взгляд.

– Хорошо? – врач настойчиво посмотрел ему в глаза.

– Да.

⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ ⠀ 2

За окнами комнаты переговоров высились небоскрёбы. Сити Эдам особенно не любил. Он казался ему холодным, бездушным местом, наполняющимся притворной жизнью в дневное время и напрочь вымирающим ночью.

Стекло, бетон и металл.

Вот где пустыня! Мёртвый вакуум!

У полуголодных племён Южного Судана, да хоть у тех же динка, одетых в изодранные тряпки и пьющих кровь коров, собранную из вспоротых вен на шеях животных, жизнь гораздо полноценней и осмысленней, чем у любого из работников лондонского сити в костюме за тысячу или даже две фунтов.

Люди, напротив которых он сидел сейчас, казались ему не менее бесчувственными, хотя двоих он знал довольно давно. Однако теплоты между ними никогда не было.

Редактор Филлип Коллинз, с которым он редко ладил, его заместитель Джулия Лэндон, карьеристка, каких поискать, и молодцеватый, холёный мужчина с залысинами. Доминик Аптон – так, кажется. Его Эдам никогда прежде не видел. Но тот ему сразу не понравился. Как, впрочем, и Эдам Аптону.

Головная боль усилилась. Эдам периодически прикрывал глаза, стараясь справиться с её приступами, не подавая вида, что ему плохо. Было трудно сосредоточиться. Ещё сложнее было говорить.

Коллинз не спеша прохаживался вдоль огромного окна.

– Ваш непосредственный начальник утверждает, что ваше безрассудное поведение привело к гибели более чем тридцати заложников, – он глянул на Эдама.