Продавались и обезьяны, и марихуана, и обычные азиатские деликатесы – живые лягушки, угри, живые и жареные насекомые. Люди, которые ничего не продавали, зарабатывали на жизнь гаданием, хиромантией и попрошайничеством или сидели на полу у весов, надеясь, что кто-нибудь захочет узнать свой вес за один цент. Я там ел свой ланч, устроившись на маленькой табуретке в одной из палаток. Было жарко, шумно, дымно. Везде толпились люди, в больших количествах роились специально дрессированные камбоджийские мухи. Еда готовилась на хворосте, дым выходил через дыры в низкой металлической крыше, и балки становились черными от сажи. Иностранцы, с которыми я работал, говорили мне, что их начинает мутить, даже когда они просто проходят через рынок, но для меня он был экзотически захватывающим. Меня всегда развлекала проходящая мимо толпа. Пока я там сидел, я легко мог представить себе, как кто-то продает свою дочь-девственницу администратору ЮНТАК (сплетни, без сомнения) или переправляет грузовик автоматов АК-47 иностранному правительству (возможно, правда). Часто я покупал ланч одному или двум попрошайкам. Они просили денег, но я предлагал им присесть рядом со мной. Обычно их удивляло приглашение и они не особенно благодарили меня за обед. Но разве они должны? И потом, какое мне дело?

У некоторых попрошаек не было пальцев, конечностей или глаз, не говоря уже о мужьях, ванных или чистой одежде. Однажды я увидел там слепого, который бродил по рынку, играя на гитаре. Гитара, как и ее владелец, была на грани – она не рассыпалась только потому, что к ней был приклеен чехол из мешковины. Музыкант держал гитару прямо перед собой, чтобы не задеть других людей, пробираясь через толпу. Перед ним шла женщина лет сорока, его жена. Она тоже была слепая. Короткая веревка тянулась от талии женщины к штанам мужа. Ее рваная рубашка была расстегнута, обнажая обвисшую грудь, вскормившую ребенка. Одной рукой она держалась за плечо маленького мальчика, очевидно сына, который шел перед ними и был зрячим. Не нужно было знать кхмер, чтобы понять, что ее муж пел погребальную песню о человеке, которому никогда не везло. Он знал всего несколько аккордов. Люди на рынке были довольно суровы, но даже они оборачивались вслед этой семье.

Как-то раз моим гостем за ланчем оказался человек с ампутированной ниже колена ногой (небольшое увечье по сравнению с тем, как были искалечены многие из расположившихся у входа на рынок). Он продолжал носить армейскую форму, как и почти все другие ампутированные, и в нем чувствовалась некая военная выправка – возможно, бывший офицер. Он понял, что я пребываю в плохом настроении, страдаю от одиночества или похмелья – или от всего этого одновременно. Оставаясь в душе лидером, он посмотрел на меня взглядом, в котором читалось: “Привет, парень, как ты?”

Я отвернулся.

Он не отступил.

– Еда неплоха, а? – улыбнулся он.

– Ничего, – ответил я.

Он предложил мне сигарету.

Я сказал ему, что не курю. Тогда он сам закурил, откинулся назад и представил пантомиму курящей кинозвезды. Я не смог удержаться от улыбки.

Как-то вечером, несколько месяцев спустя, я увидел, как он, пьяный, спотыкаясь, бредет по улице. Жизнь попрошайки в итоге уничтожила в нем все лучшее.

Однажды девушка-подросток довольно приятной наружности попросила у меня денег. Было похоже, что последний раз она стирала свою одежду до вступления в пубертатный период – теперь она трещала на ней по всем швам.

– Откуда ты? – спросил я ее.

– Я из провинции Свайриенг, дядя, – сказала она.

– И что ты здесь делаешь?

– Ищу своего брата.