– Неважно.

Он трет глаза.

– Пожалуйста, не будь такой.

– Проблема во мне?

– Я что, не имею права на прайвеси? – огрызается он. – Минутку для себя?

В спорах я хороша тем, что всегда знаю, когда нужно остановиться, чтобы не перейти черту. Фиби – единственная, с кем я никогда не обращала внимания на эту границу. С ней я не церемонилась, вечно лезла на рожон. Впрочем, это никогда не имело значения, потому что Фиби отпрыгивала в сторону и поджидала меня в кустах, чтобы нанести удар исподтишка.

Я ничего не говорю Джихуну.

Да мне и не нужно ничего говорить, потому что мои глаза блуждают по квартире – моей квартире, – и он понимает, кто из нас к кому вторгается.

– Забудь об этом. – Он хватает свою шляпу, всовывает ноги в кроссовки и выскакивает за дверь.

Я выжидаю секунды три и звоню Хане.

– Привет-привет, – она говорит по видеосвязи из гостиничного номера, завернутая в халат. – Что-то случилось?

– Хотела узнать, как ты там.

– Ну, это для эсэмэсок. А ты же звонишь по телефону.

И то верно. Иерархия коммуникации ставит телефонный звонок выше текстового сообщения, которое, в свою очередь, занимает ступень более высокую, чем пост в социальных сетях. Не дай бог появиться у чьей-нибудь двери без предупреждения. Это только для смертников или миссис Чхве, то и дело заглядывающей с проверкой под видом доставки еды.

– У меня проблема, и мне нужен совет.

– Это связано с Джихуном?

– Знаешь, не все мои проблемы связаны с твоим кузеном, – оскорбленным тоном заявляю я.

– Прости. Тогда в чем дело?

Я колеблюсь.

– Ладно, это насчет Джихуна.

– Ммхмм.

Я проверяю время.

– В Ванкувере еще только семь вечера. Почему ты в халате?

– Потому что я ненавижу человечество, так что надеваю свою мантию неудачника и считаю день законченным.

– Я тоже ненавижу человечество.

– Хорошо. – Она подходит к креслу у окна. – А что там с Джихуном?

– Ты первая.

– Мама.

– Что на этот раз? – спрашиваю я.

– Как обычно. Чем я питаюсь? Почему так много ем? Почему мотаюсь по командировкам, вместо того чтобы остепениться? Когда я приеду в следующий раз? Почему я вообще покинула родной дом?

Неудивительно, что мама Чхве переступила через все мыслимые и немыслимые границы: с этой женщиной действительно бывает трудно. Она считает, что корейский – по крайней мере, пусанский – подход к делу превосходит все культуры во все времена и во всех областях, особенно если сравнивать его с китайским и уж тем более с японским. Когда она принесла кимбап [55] и я назвала это корейскими суши, миссис Чхве отчитала меня за невежество, прежде чем раскрутить ролл и подробно объяснить, чем он отличается (и чем лучше) по вкусу, текстуре и составу. Когда я сказала ей, что не употребляю ветчину, она отказалась в это поверить и пыталась поднести ролл к моему рту, пока Хана не вмешалась и не отобрала его.

– Давай не будем сейчас об этом, – говорит Хана. – Лучше расскажи, что бесит тебя.

Откровения льются потоком. Все мелкие неурядицы на работе, от которых я, кажется, не могу избавиться. Ссора с Джихуном. Фиби. Бриттани с Мередит и Ричардом в большом конференц-зале.

– Да уж, не позавидуешь, – говорит Хана.

– Спасибо. Теперь твоя очередь.

– Разве ты не хочешь поговорить о том, что произошло? Что ты чувствуешь?

Я вскидываю руку в предостерегающем жесте:

– Ты знаешь, как я отношусь к чувствам.

– Ты знаешь, как я отношусь к разговорам о чувствах.

Она обожает говорить о чувствах.

– Похоже, мы в тупике.

– Подожди. – Хана оставляет телефон на столе, так что теперь у меня отличный вид на потолок, и я слышу ее приглушенный голос, когда она благодарит доставщика пиццы.

Хана возвращается, и ломтик пиццы уже свисает у нее изо рта, словно высунутый язык. Самое время отвлечь ее.