Фотографии выпали из его рук, и тогда произошло невероятное. Он заплакал. Да так, что мне по-настоящему пришлось отпаивать его водой!

Дней через десять, уже занимаясь другим делом, я проходила через городской парк. Все втроем были там. Мой клиент катал мальчишку на всех каруселях. Тот уплетал мороженое и был одет в одежду из самого дорогого детского магазина. Что же касается женщины, то и джинсы, и неряшливый хвостик канули в небытие. То заплаканное, издерганное существо, которое совало мне в руки те фотографии, растворилось в прошлом. Лицо ее светилось счастьем, и каким! И действительно, мне редко потом доводилось видеть радость, которая в тот день, в парке, застыла на лицах этих троих….

– Поезд в 7.30 утра.

– С вокзала?

– С Восточной.

– Почему с Восточной?

– Говорят, сегодня намечается забастовка железнодорожников, с вокзала московские поезда не пойдут. Отправят прямо с подходных путей. Так что даже не успеем попрощаться как следует.

– Москве привет.

– Да чего у ж там, все равно недели через две встретимся!

Желтый лист с шорохом упал за окном. Сидя на кровати, охватив руками колени с прижатым к ним одеялом, ей казалось, что в мире не существует ничего, кроме желтого листка за окном, с шорохом упавшего на асфальт. «Все будет хорошо, слышишь? – прокричал внутри хриплый, отупевший от тепла голос. – Все хорошо – слышишь?» она только тверже сжала колени и ткань тонкого пододеяльника прилипла к голой груди.

В принципе горд у вас совершенно тупой, ты извини, конечно, – он стоял возле зеркала, и утренний свет осени покрывалом обволакивал его не слишком широкие плечи, не слишком красивые черты лица, не слишком умный лоб.

– говорят, ехать в Одессу как в прорубь: или все – или ничего. Одно слово – Одесса, хитрые пробивные бестии и, главное, всё всегда знают лучше тебя. В Москве от этого отвыкаешь и устаешь. Ты не сердишься, что я так откровенно, нет?

Она улыбнулась и покачала головой. В ту же самую секунду ей показалось, что эта улыбка словно отрезала часть ее лица, снесла будто взрывом, превратив губы и подбородок в кровавое мессиво. Но снаружи не отразилось ничего – была только юная женщина (совсем еще девочка), без косметики в облаке распущенных пушистых волос, прижимавшая одеяло к обнаженной груди, будто тому, кто стоял возле зеркала, было не все равно (закрыта грудь или нет), ведь он видел достаточно, чтобы уяснить ценность женщины девочки, мутными от боли глазами улыбающейся в окно.

– Одесса красивая, и одесситки – прелесть. И ты, конечно, тоже прелесть. Только вот проводники у вас в поездах наглые, за постель много дерут… – он замолчал, в горле словно застыл терпкий ком, он подумал, что благороднее (право же) будет просто ударить ее по лицу, чем – так…

Она улыбалась, не понимая – за что. За что несется на нее поток ничего не значащих слов – целое море бесформенной чуши вместо того, чтобы просто сказать правду…. А где была эта правда, в чем? В том, что никакой забастовки железнодорожников не будет и он уезжает в Москву не поездом, а самолетом.

– Впрочем, я надеюсь, мы увидимся через две недели, – он будто пытался продолжить начатую ранее мысль, но… застревал мерзкой тошнотворной дрожью в горле взгляд женщины-девочки, прижимающей одеяло к груди, и желтый лист – сын осени, падал на асфальт за окном.

Тяжелая чушь липкого безвоздушного пространства комнаты давила на мозги. Ему хотелось подбежать к ней, сорвать одеяло и отхлестать им по лицу – в кровь, чтобы заглушить в груди боль и чувство унизительности собственной роли. Хотелось закричать: «Ты, маленькая дура, очнись! Ну очнись, закричи, побей мебель, стекла, прояви характер, ведь я надругался над тобой – над твоей душой, я подлец! Ведь я же знаю, что был у тебя первый! Ну скажи, что я сволочь, мерзавец, что таких не может носить земля! Маленькая дура, ведь ты же знаешь, что я тебя предал. Я тебя предал, развлекся пару часов, чтобы вышвырнуть прочь как использованный презерватив! Я даже имя твое не помню – понимаешь? Уже не помню! Я негодяй! Это все неправда, что я тебе говорил! У меня жена и двое детей, и отец жены – президент фирмы, в которой работаю. Я приехал в Одессу зарабатывать деньги, понимаешь? Ты мне не нужна! На дух мне не нужна! Не оставлю жену, ты, маленькое большеглазое ничтожество! Ты думаешь, я здесь на свои деньги, да? Думала, я тебя увезу? Ты, маленькая дрянь…»