– Присылайте, Иван Павлович, встретим хлебом-солью! Удобрений бы подкинули под лён – нужнее будет…

– Удобрений ему, хэх! Доиграешься у меня! Ох, доиграешься! Гни линию партии и тяни партийную «лямку», как положено! Слышишь меня?

– Слышу, Палыч!

– То-то же! Ладно, будя! Как там Янина, Вацлав, Агнеся? Малец-то, слышал, молодёжным «Коминтерном» заправляет? Видишь, приспособил синагогу под клуб – молодец! Молодёжь развивается! Сколько ему?

– Восемнадцать уже – всё с комсомолом. Янина – ничего, мотается по району, Агнеська растёт, – оживился Акимов.

– Ты вот что! Мальца-то направляй в институт. Понимаешь?

– Так это…

– Не перечь, Милентий! Суди сам, обучение по циклам… Выберет по душе! Образование высшее. Чего думать? Посылай!

– Спасибо за поддержку, Иван Павлович!

– Пока не за что! Сочтёмся! А я один… Схоронил в прошлом году Казимиру, так и живу бобылём… Своих-то береги! И прошу тебя, Милентий, не забывай: партия – наш рулевой. Иди с ней в русле, выпадешь из него – пропадёшь к чёртовой матери без права переписки… И я не помогу: сам хожу под Богом! Имей в виду: назревают события… Хочу поделиться с тобой, но «грузить» не буду! Через некоторое время. Держи нос по ветру, – изрёк в завершение Первый.

На том и расстались партийные руководители Придвинских территорий: Иван Рыжов – первый секретарь Витебского окружкома КП (б) Белоруссии и Милентий Акимов – первый секретарь Городокского районного комитета партии.

Возвращаясь по Ленинградскому тракту в район, Милентий Тадеушевич испытывал тревогу. Ехал с тяжёлым осадком в душе, лениво понукая лошадь, запряжённую в бричку. Пенять на Рыжова нечего, его товарища по мировой войне и революционным событиям в Придвинье, к бабке не ходи, терзало ЦК республики. И всё же беспокойство Акимова исходило из сферы, напрямую не связанной с его партийной или хозяйственной деятельностью: за эти направления он спокоен. На последнем заседании окружкома партии выдвинул предложения по развитию района и получил одобрение. Сегодня в беседе с Первым подтвердил свои намерения. Его смущала позиция партийных органов власти в однобоком, с его точки зрения, подходе к еврейскому вопросу. «Скорее всего, – думалось Акимову, – Рыжов следовал установке сверху и как опытный руководитель проводил её в жизнь не в публичной политике на парткомах, собраниях, конференциях, а при встречах с руководителями территорий – персонально».

Циркуляра из Минска в виде директивы, постановления, резолюции в районы не поступало, значит, решение по еврейской теме ЦК КП (б) БССР принималось на закрытом заседании бюро! Какие из этого следуют выводы, можно догадываться, но первый секретарь окружкома партии намекнул, что еврейский вопрос во внутренней политике советского государства выделен Центральным Комитетом ВКП (б) в особую линию партии.

От этой мысли и было тягостно на душе Милентия Тадеушевича. «Ишь, закрутили с евреями-то! М-да-а-а… Будь оно не ладно!». И, хлебнув из бутыли бимбера польской выдержки, приготовленного Адамусем Андроником, приятелем-беженцем мировой войны из-под Гродно, повеселел.

Акимова в Городке беспокоили две синагоги: каменные, или, как их называли прихожане – «Первая» и «Вторая». «Первую» именовали ещё и «Старой». Обе находились во дворе 2-й Большой улицы и в жизни иудейской общины имели огромное значение. Особенно «Старая». В ней находились резные арон-кодеш и бима – ковчег для хранения свитков Торы и кафедра, выполненные ещё в стародавние времена, что и определило их раритетность. Перенос ценных предметов иудейского культа в другое здание, по мнению прихожан семи официально зарегистрированных в Городке еврейских общин, привёл бы к их повреждению.