– Ах ты, тварь!

Александр рывком оторвал его от молодой матери и, пнув ногой фанеру, прикрывшую отхожее место, сунул головой в парашу.

– Ешь, скотина пархатая! Ешь!

На этом бы и окончились приключения дрянного мужичонки. Но после назначения Мезенцева старшим вагона, причём, не без участия деда Лаврентия, хитро построившего разговор с командиром конвойной роты, он остался в поле зрения Александра, как ссыльный, требующий особого внимания. Звали мужика Прокопием.

Мезенцеву вспомнились первые дни знакомства с Лаврентием, человеком знающим, полезным в разных ситуациях, как бы жизнь ни закручивала их изначально. За длинную дорогу в Сибирь старик многое поведал ему, испытывая расположение и добрые чувства. Не скрыл и тёмных сторон своей жизни, искренне рассказав о времени, проведённом за уголовные дела в питерских «Крестах», поделился о потаённых духовных чувствах, открывших неугомонный характер. Оказывается, ещё в прошлом веке, ремонтируя в одном из корпусов знаменитой тюрьмы пятиглавую церковь Святого Александра Невского, он приобщился к Богу и уверовал в Господа Иисуса Христа. «С тех пор, – заключил дед Лаврентий в их неспешном разговоре, – его жизнь приобрела иное содержание». Хорошо показал себя тюремному начальству, за что досрочно освободился от арестантского наказания в виде содержания в одиночной камере. Завязал с уголовным прошлым и посвятил себя служению Богу. Но, видно, чем-то не угодил ему или новой власти большевиков и снова оказался в известных с молодости «Крестах».

После мытарств в питерской тюрьме был отправлен в один из богатейших монастырей царской России, правда, он имел уже иное название – Соловецкий лагерь особого назначения. Его арестантами были белогвардейские офицеры, священники, дворяне, интеллигенция, меньшевики, анархисты, социал-революционеры. Жили в дощатых бараках и землянках впроголодь без медицинской помощи и элементарной одежды. Работали на лесоповале в жёстких условиях производственных заданий. Не выполнил норму за день? Возмездие следовало неотвратимо: холодный карцер, штрафной изолятор, расстрел на месте без разбирательств.

Причём, расстрел, как норма социалистической защиты касался не только буржуазного класса, подлежавшего уничтожению, но и уголовного элемента. На Соловки уголовников поставляли регулярно, начиная от несовершеннолетних пацанов, схваченных за кражу во дворах, до известных урок, вроде Ивана Комиссарова, которого в уголовном мире славили воры всех мастей. «И всё же, – делился Лаврентий, – ему повезло больше, чем остальным арестантам Соловецкого лагеря». Его, как отработанную и непригодную рабочую силу, с группой возрастных мужчин, которым исполнилось семьдесят и более лет, отправили на материк и выселение в Сибирь. «Иди, дед, по этапу исправлять инакомыслие», – резюмировал председатель комиссии Управления северных лагерей при ОГПУ СССР, выдавая специальный пропуск, дающий право на покидание острова. С тем и оставил Лаврентий Соловецкий монастырь, не подозревая, что его ждёт о-о-о-о какая дорога: пригодятся и навыки, приобретённые в местах принудительного содержания ещё задолго до революционных преобразований в России семнадцатого года.

Мезенцеву вспомнилась дорога в Сибирь не из-за пережитых чувств, связанных с потерей близких, родных – с этой болью смирился, а пониманием неизбежности происходивших в стране процессов. Шло очищение от всего старого, прошлого и сейчас, прибыв в конечный пункт ссылки – Парабельскую тайгу, он пытался свести чувства воедино. Ночная гроза прошла очищением через душу, опять же – не без участия старика Лаврентия, взывавшего к небесным силам, возвестив о начале жизни иными привилегиями, которые следовало блюсти в новых условиях.