Сунув руки в карманы, Погадаев, молча, оглядел затхлые внутренности баржи, где угадывалось ленивое движение крыс – тварей, способных жить в невероятных условиях.

– М-да-а-а… Обрадовались рабочей силе, Илья Игнатьевич… Сказывали знающие люди, что при царизме система урядников учитывала все мелочи… Сколько ссыльных прошло через Нарымский край? Тысячи… Ладно. Другие времена… Ты вот чё, – задумчиво произнёс Погадаев, – поддержи их: картохи, хлеба, рыбы – не жалей. Подкорми народ.

– Сделаем, Пантелей Куприянович! Вижу – не работники!

– Ну, лады! Пошли отсюда!

Спустившись на берег Полоя, Пантелей подошёл к красноармейцам, складывающим рядком тела погибших выселенцев. Судя по окровавленному белью ссыльных, винтовочный залп конвоя достиг цели: четверо несчастных были убиты при попытке выскочить за пределы контрольной зоны. Здесь же лежало тело Сидоренко – командира отделения, бесславно утопленного, потерявшей разум матерью. Женщина с признаками молодости и посиневшими губами лежала рядом. «Такого бугая утащила под воду! – покачал головой Погадаев. – Не иначе всю ненависть выплеснула за унижения».

– Что, гражданин начальник, не нравится? – пристально вглядываясь в Погадаева, спросил тот же самый бородатый мужик в армяке, что находился рядом с женщиной в реке. – Хохловский пёс получил сполна! Пьяным таскал её на корму сильничать. Хоть бы девчушке дал, когда краюшку хлебца. Н-е-е-ет же, сам сжирал, собака, и нас обирал…

– Патох-то кто?

Погадаев удивлённо обернулся. Сзади стоял худенький человечек с широкоскулым лицом, излучавшим беззлобие и желание участвовать в событиях, развернувшихся на берегу Полоя. Ошарашенный вопросом, Пантелей, хотел было грубо ответить невесть откуда взямшемуся остяку, но сдержался, с интересом, рассматривая пришельца. С косынкой на голове, телогрейке, облепленной чешуёй, таких же зачуханных штанах.

– Вот рабочую силу привезли, будем осваивать край. Не все доехали, умерли в пути.

Человек покачал головой.

– Шибко плохо! Мой баба тоже сдох, дети сдох. Шибко плохо. Сапсем один! – голос остяка дрогнул.

– Ты сам откуда будешь? – спросил Пантелей.

– А-а? Мой Пашка… рыпак! Моя тут все знают. Чижапка – знают, Нарым – знают, Каргасок – знают, Парабель – знают, – с чувством достоинства ответил остяк и поинтересовался:

– Твоя кто будет?

– Всё хочешь знать! – вмешался Братков, – вон у дяди спроси, который на барже сидит. Он всё объяснит!

– А-а! Твая с баржи, – закивал остяк, – а пашто товара нет? Зачем пустой баржа?

– Она не пустая, Павел, – угрюмо заметил Пантелей, – ещё недавно полным-полнёхонькой была, сесть негде, а ты говоришь – товара нет!

– О-ё-ё! – удивился остяк, – зачем так много?

– Я же сказал – строить светлую жизнь, – мрачно бросил Погадаев.

Сокрушённо покачав головой, Пашка отошёл. Пантелей услышал, как дитя природы тихонько запел:

– Что происходит, товарищ начальник? – подбежал Огурцов. – Кулацкая морда на приклад напрашивается?

Бородатый мужик спокойно возразил:

– Извольте, гражданин начальник, если руки чешутся, только я не кулаком буду, а заведующим базой…

– Проворовался, значит, советской власти? Тем хуже…

– Не воровал я, гражданин начальник, государственное не сберёг… Испортилось…

– Стой, Огруцов, – Погадаев одёрнул старшего конвоира. – Продолжайте… Как вас по батюшке?

– Крестили Иваном Щепёткиным, гражданин начальник.

– Женщина кричала: «Алеся» – странное имя, не находите? – поинтересовался Погадаев.

– Они из Белоруссии будут, муж партийный работник, не угодил властям – отправили в Сибирь. И сгинули все, как есть…