– Что… я…

– Да я по глазам вижу о чем ты думаешь, – мужчина презрительно фыркнул и отошел от женщины на безопасное расстояние, – я не такое чудовище, как тебе кажется.

«Скоро все закончится».

Силдж тряхнула головой, прогоняя эти навязчивые голоса, все еще упрямо повторяющие одни и те же фразы, словно заевший магнитофон. Слова, которые она никогда прежде не слышала или о которых не хотела помнить.

– Пойдем, – с тяжелым вздохом сказал первый из ее похитителей. И направился в сторону машины, – тебе еще немного придется потерпеть мое общество.

– Сколько?

– Пока я не найду безопасное место и новые документы.

Силдж энергично покивала, хотя знала, что Франц не увидел этого жеста и, перебираясь через трупы, корни деревьев и пеньки, последовала за ним, потому что другого выбора у нее не было. Достаточно было, что он слышит шорох ее шагов за своей спиной.

Ей мучительно хотелось снова заговорить, но она не решалась, хотя у нее и осталось неприятное послевкусие от их разговора. Словно она нанесла этому человеку сильную обиду.

Человеку, который, вроде как, хотел ей добра. По крайней мере, очевидно, не пытался держать ее под прицелом, хотя и имел такую возможность, что делало его в сложившейся ситуации меньшим из зол.

Герберт редко напрямую сотрудничал с полицией, хотя и был там на хорошем счету. На памяти Франца старый ученый предпочитал лабораторную работу полевой и практически не выбирался в качестве судебного медика на место преступления, но это дело стало исключением из всех его правил.

Пользуясь своим влиянием и отличной репутацией в ученых кругах, старик, конечно же, прихватил с собой и Франца в качестве помощника, хотя после возвращения с фронта тот так и не удосужился окончить свое медицинское образование. Свое, впрочем, только условно. Оно было – Герберта и исключительно для него. Потому что пожилому немцу нужен был осведомленный помощник, а Франц в принципе в тот момент так и не решил чем хотел бы заниматься. Ему нравилась лингвистика и с легкостью давались разные иностранные языки, что Герберт объяснял тем обстоятельством, что его воспитанник рос билингвистом. Все-таки родным для него был итальянский, который он с годами начинал уже забывать, а немецкий он начал изучать и активно использовать в крайне юном возрасте. Этот талант Нойманн находил полезным, но куда менее подходящим для их дела, чем, например химия или прикладная медицина. Одно только упоминание о корнях воспитанника заставляло рот старика неприятно кривиться.

Он всегда говорил – оставь прошлое в прошлом.

Поэтому теперь вместе с ним Франц без особого энтузиазма осматривал место преступления и делал записи в толстом, потрепанном блокноте, пока Герберт наворачивал круги вокруг трупа.

Еще одно тело без следов насильственной смерти. Никаких выпученных глаз, сломанных в предсмертной агонии ногтей или посиневшего языка. Словно сердце несчастного просто перестало биться без каких-либо на то видимых причин.

Только несколько седых прядей в волосах.

– Более подробно я смогу дать оценку после вскрытия, – отчитался Нойманн полицейскому инспектору, присутствовавшему на месте преступления, – но я думаю, что мы имеем дело с действием того же отравляющего вещества.

Этой версии пожилой ученый придерживался во всех официальных разговорах со своими товарищами из полиции и другими судебными медиками. Версии, для которой он даже не потрудился синтезировать неплохой, крайне незаметный яд, который мог отвлечь внимание этих ищеек от истинной причины смерти несчастных.

Причины, которая, вероятнее всего, имеет голос нежный, словно пение сирен посреди туманного моря и носит блестящее платье из серебристой ткани. Причины, о которой Франц незаметно для себя стал думать слишком много, куда больше, чем требовалось для следствия.