Виталик в то утро приглашения моего так и не принял. Может, не нашел приличных штанов? По правде говоря, наши с ним отношения были и прежде несколько натянуты. Дело в том, что Виталик старался отгородиться от окружающей действительности забором, а я заборам не доверяю. Наши земельные наделы – или как это называется? – соседствовали по одной общей стороне, и Виталику непременно хотелось перечеркнуть щербатым штакетником пространство между своим огородом и моим садом. Я вежливо отверг этот проект, оплачивать забор в одиночку Виталик отказался, и вот уже несколько лет между нами шла необременительная позиционная война. Для нашей деревеньки, как, полагаю, и для многих других населённых людьми пунктов, такие околососедские склоки принято относить к разряду часто встречающихся. Хотя, надо непременно отметить, в наших краях в непростые жизненные моменты подобная мелкая дрянь забывается, и ни одна живая душа не погнушается протянуть руку помощи земляку.

По скорбным трагическим дням жители деревни все вместе провожают в последний путь родных и соседей, используя дорогу, проложенную к кладбищу вдоль восточной околицы. Дорога эта проезжая, широкая, асфальтированная. По ней автобус ритуальной службы – к счастью, подобное происходит очень редко – поднимается на пологий пригорок, где лежит деревенское кладбище. Там автобусу есть пространство для того, чтобы необременительно разгрузиться и развернуться. Пешеходная же тропинка сразу от кладбищенских ворот поворачивает налево и бежит мимо дома соседа Виталика, мимо моего крыльца и спускается к центральной части деревни. Местные жители, отправляясь поклониться ушедшим, выполоть сорняки на могилах, разгрести снег, помянуть родных, предпочитают именно эту тропинку. Возвращаясь с кладбища, земляки-соседи с удовольствием задерживаются возле моего дома, чтобы посидеть на ступеньках крыльца, выпить чаю или кофе и поделиться мыслями, которые приходят в голову возле могил и крестов. Эти мысли прозрачны и трепетны, и легко могут затеряться в неторопливой суете деревенской жизни. Я же никогда их не забываю и бережно храню всё, что когда-либо было мне доверено. Не без некоторой писательской выгоды, конечно.

К концу июня, с учётом Дарьи Назаровны, с кладбища вернулось на четыре человека больше, чем прошло туда. И все они предпочли мою тропинку.

Ни одному из четверых воскресших я не осмелился предложить выпить чаю. Мы любезно раскланивались, обменивались парой слов, и я долго смотрел вслед каждой фигуре. Виталик сразу после Дарьи Назаровны заперся в своем доме, и его смертельно напуганная физиономия порой мелькала за пыльными окнами. Чем он питался, мне было неведомо, но, по слухам, ещё с прошлого лета в дальней его кладовке таился исправно функционирующий самогонный аппарат. Так что некоторым запасом калорий Виталик располагал.

Второй вернувшейся с того света оказалась Тамара Ненашкина, артистка и затейница, любимица всей деревни, умершая в 2009 от рака мозга. От кладбища она почти бежала к своему дому. Мне она помахала, не останавливаясь. И я украдкой вздохнул с облегчением – значит, кому-то другому придётся рассказать Тамаре, что её горячо любимый и верный муж Игорь утонул в дружелюбной речке Камушке ровно через два года, день в день, после её смерти.

Деревня принимала вернувшихся удивленно, но без истерик и пафоса. Где-то выпили на радостях, кто-то посетовал на возникшую в доме тесноту, внуки порадовали Дарью Назаровну, сохранив её любимую Павлов-посадскую шаль.