Фердинанд хихикает и просит прощения.

– Да, – говорит Саймон. Он также прожег светлый глянцевый коврик, но решает не говорить об этом сейчас.

– От блядь, – говорит Отто. А затем, словно надеясь, что это шутка: – Че, правда все?

– Правда.

– Мне так жаль, – говорит Фердинанд с неожиданно серьезной миной.

Отто вздыхает.

– Ладно, – говорит он, хотя еще не свыкся с потерей. – Мать вашу, – произносит он через несколько секунд, – вы прикончили всю дурь…

Саймон медленно залезает в свой спальный мешок и отворачивается от них. Они все еще говорят, когда он засыпает.

На следующий день они с Фердинандом отправляются в Потсдам. И одно из мест, которые Саймон как будто хочет увидеть, пока они в Берлине, – дворец Сан-Суси.

Вокзал Потсдама они покидают через изысканно оформленные зеленые ворота. Затем проходят по аллее из низкорослых деревьев и видят дворец на вершине холма с террасами. У подножия холма высоко бьет фонтан, а по парку расставлены здесь и там белокаменные статуи мужчин, ублажающих женщин, сражающихся друг с другом или благородно хмурящихся на что-то вдалеке, и каждая статуя охвачена неким возвышенным безумием, застыв среди живых изгородей или вблизи гладкой поверхности декоративных прудов.

Саймон пробирается по этим красотам долгими прямыми переходами, обсаженными деревьями, с фонтанами на перекрестках и фасадами по сторонам с чувством приятного возбуждения.

Дойдя до летнего кафе, они присаживаются на металлическую скамейку, и он говорит о том, как весь этот ландшафт, подобно музыке И. С. Баха, выражает естественный порядок человеческого разума.

Фердинанд ест пирожное и жалуется на гнойники на спине, которые пачкают его рубашку.

У Саймона та же проблема, но он о ней не говорит. (Помимо прочего, щепетильность заставляет его скрывать свое тело от друга). Так что он откладывает «Послов» и рассказывает Фердинанду о Фридрихе Вильгельме, отце Фридриха Великого, и о его одержимости своими гвардейцами: он требовал, чтобы все они были очень высокими, уделял повышенное внимание их форме, а при плохом самочувствии очень любил смотреть, как они маршируют. Все это вызывает смех у Фердинанда.

– Просто блеск, – говорит он, вытирая пальцем остатки масла со своей тарелки.

Саймон умиротворенно допивает чай и снова принимается за книгу. Наступает вечер, и они с трудом находят дорогу назад. По гладким лужайкам пролегли тени статуй.

– Что будем делать вечером? – спрашивает Фердинанд.

Саймон, не поднимая глаз от книги, чуть заметно пожимает плечами.

Сестра Отто, которая была в квартире утром, когда они проснулись, предложила им составить компанию ей и Лутцу с Вилли, чтобы прошвырнуться по городу. И Фердинанд теперь вспоминает об этом. Саймон же опять нарочито уклончив. Перспектива провести вечер с сестрой Отто и ее дружками наполняет его чем-то сродни страху, каким-то смутным беспокойством.

– Они же мудаки, – говорит он, не отрываясь от книги, – или нет?

Большую часть дня они с Фердинандом потешались над Лутцем и Вилли – над их кожаным прикидом, их пирсингом, визгливым смехом Лутца и обвислыми усами Вилли.

– Они вроде ничего, – говорит Фердинанд задумчиво. Последние десять дней он не общался ни с кем, кроме Саймона. – И сестра Отто прикольная.

– Серьезно?

– А что – нет?

– Ну, ничего, – произносит Саймон, переворачивая страницу, – пожалуй.

– Все равно, что нам еще делать? – спрашивает Фердинанд и фыркает.

– Не знаю.

– Так я и говорю – давай просто выпьем с ними, – напирает Фердинанд. – Не так уж они плохи.

– Который час?

– Время двигать назад.

– Правда? – говорит Саймон, поднимая голову и оглядывая парк, заполненный тенями. – Мне тут нравится.