лишь тебя я загадывать буду,

пепел скидывать в брют,

одним махом бокал осушать…

Солнце мне даришь, на части разбитое –

странное чувство, давно позабытое:

словно домой возвращаешься с улицы,

где непогода плюётся и хмурится

снегом, дождём и свинцовыми тучами.

Если вдвоём мы – найдутся нас круче ли?

Серые солнца хитрющие щурятся:

видишь, какая погода на улице?

Я – улыбаюсь, теплом разморённая,

ласковой кошкой мурлычу влюблённо я,

только что дикой была и опасною,

раз – и ручной сразу стала, да ласковой.

Лоб подставляю – целуй мол, наглаживай,

дикую кошку балуй, обихаживай,

и не предай ни любви, ни доверия:

душу и сердце открой, но не двери мне.

Ты говоришь, что моей красотою

смог насладиться б за маленький срок –

да при условии, что я без боя

кошкой домашней легла бы у ног.

Пары часов, говоришь, бы, хватило?

Да я любого мурчанием так

не на часок, а на жизнь усыпила б –

кошке любой это сущий пустяк:

лечь у груди, под дыханье подстроясь,

вывести ритмы двух пульсов в синхрон –

и ни о чём больше не беспокоясь

ты погрузишься в мой сказочный сон.

Старые сказки плохому не учат:

перед любым колдовством человек –

слаб. Беззащитная кошка мяучит –

волю твою забирает навек.

Будешь, как раб, молоком и сметаной –

самыми лучшими только! – кормить,

холить, лелеять, считать самой-самой…

Будешь любить меня – Слышишь? – любить…

Бояться кошек – не ходить во двор

(Опаснее домашних – дворовые),

а у меня – серьёзный разговор

к тебе сегодня, знаешь ли, впервые:

я убираю когти и клыки,

дозирую до миллиметра – силу,

а ты удар (мол, в шутку же!) руки

не хочешь ли ополовинить, милый?

Мурлыкну снисходительно: терплю,

и стукну мягкой лапой по ладони –

лишь только потому, что я люблю,

велик соблазн мне дать немного боли?

Эй ты – венец творенья/человек –

расслабился, не помнишь почему-то,

что мне от милой кошечки разбег

до хищника опасного – минута.

Женщина-воин – одна в безграничном мире,

страх ей как будто не ведом и не знаком,

плачет навзрыд, заперевшись одна в квартире,

и – никому, даже френдам и под замком…

А за окном – то ли гром, то ли взрывы "Града",

рвётся в квартиру упрямо промозглый дождь

и барабанит в стекло – не грусти, не надо:

он же вернётся – он знает, как сильно ждёшь.

Женщина-воин опять соберётся с духом,

номер заветный в условленный час набрать:

"Ты там держись, дорогой, ни пера, ни пуха –

Я буду ждать, сколько надо. Я буду ждать"…

Тихо мобильник в солдатской ладони пискнет –

пальцы сжимают непрочную связи нить:

"Слышишь? Вернусь! Только, знаешь, не надо письма –

Долго идут… Постарайся, роднуль, звонить…"

Женщине-воину сложно остаться дома

хоть ненадолго – на день хоть один/на час,

если любимый (да что там – и незнакомый)

в этот момент от врага охраняет нас.

Дома остались трусливо чужие дяди –

женщина-воин по минному полю в ночь

едет к своим, что врагу не сдадут ни пяди –

страшно, конечно, но надо же им помочь.

Каждому воину вручит она подарки:

тёплые вещи, обувку, конфеты, чай,

доброго слова ей ни для кого не жалко,

каждому скажет – вернусь ещё, не скучай.

В этих глазах навсегда поселились смерти –

близких ли, дальних ли – чёрной стоят стеной,

но перед женщиной-воином вдруг как дети

светятся, свёрток к груди прижимая свой.

Женщина-воин устала, но, слёзы пряча,

по бездорожью везёт драгоценный груз.

Гуманитарку. Солдатикам. Это значит –

мы победим. Даже если нескоро – пусть.

Я хочу, чтоб точно знал и верил

ты в любом бою, в любой дороге:

я тебе всегда открою двери,