«Кто-то так вскричал, запрокинув голову, это был я. Замечу, однако, что родственных душ немного, с кем можно общаться без слов. Как правило, это единомышленники, необязательно, что они из прошлых жизней, может быть, из будущего. Я написал в самолете вот такую дрянь, думая о тебе.
Когда тебя предают.
Ощущение – умираешь,
И воздух глотаешь-глотаешь,
Как во сне от змеи убегаешь…
А всего лишь – тебя предают.
Я полмира перелетел, а ты не пришла, хотя устроители выставки клялись, что пригласили тебя. Конечно, я мог остаться, билеты дороги, но дочка была с нею, не застав тебя, я сразу вернулся к ним, не продав ничего».
«Сегодня солнечный день, ясное небо, уже 17 апреля 1999 года – тринадцать лет нашего знакомства – сие немало в нашей быстротекущей. Где ты? В каких мирах витаешь? Хотя, я сам уже так далек ото всех. Но я жду, помни. Целую, Тимей».
Коммуналка перестала быть таковой, Алиса оккупировала комнату соседа под мастерскую. Но сосед жил в доме престарелых, и присоединить вторую комнату на законных основаниях в ближайшее время не предвиделось, по завещанию она отходила к его сыну. Каждый приемный день в департаменте жилья ее выпроваживали, как разъяренную кошку после битвы с овчарками, грудной Антошка помогал ей неистовыми воплями. В день, когда дали бумагу о предоставлении субсидии на покупку квартиры, у нее подкосились ноги, пришлось вызвать скорую, мужа, гипертонический криз. После двух недель в больнице, она спокойно выбрала вариант вторички в своем районе, оставляя право на свое приватизированное поэтическое убежище. Противоречий не было, все пошло гладко и быстро.
«Очень жду вестей, я ничуть не изменился, по крайней мере, для тебя. Ваш Тимей». Затяжная юность кончилась. Подступила осень. Холодная неотапливаемая неделя в Москве, скудные заработки корректора, случайные. Странный конверт, с двух сторон оклеенный марками, без обратного адреса, без единого конкретного слова о том, что происходит. Шутка? Забывчивость? Стихи…
Взгляд – устремленная печаль
Взметнется над разбитой чашей,
Уткнувшись в книгу или даль
Над жизнью прошлой, настоящей…
Мне только тиканье часов –
Светлее ночи назиданья…
В душе ржавеющий засов
И ожиданье ожиданья.
Бредут обрывки полуснов,
Полуувядшие желанья,
Полузамерзших наших слов…
В туманной пляске мирозданье.
Прочитав крик души, она всплакнула и окончательно расстроилась. Складывала стопы на столе: письма, конверты, наброски, акварели. Нужна коробка и уединение. Были молодыми, влюбчивыми, но четко знали, нельзя предавать себя. А сегодня взрослые, мудрые, затравленные условностями, себя забыли…
7. День
Антошка еще раз стукнул в дверь: «Мам, к тебе пришли». Открыл дверь и поразился беспорядку.
– Мам, зверюги со мной в гостиной, уже обнюхали свои места. А Евсей пусть в моей комнате живет, ладно? Я сварю сардельки, хватит на всех. Мам, там тебя ждут.
Алиса растеряно посмотрела на сына, вышла в прихожую.
– Постойте-постойте, мы договаривались на пятницу, – она хотела пресечь неуместное вторжение.
Молодой человек с окладистой бородой, вероятно, своей первой, уже разоблачился. Глазки-угольки и неуклюжесть медвежонка вызывали симпатию. Пунцовые щеки совсем развеселили Алису, тем более он был один – без наглых журфаковцев.
– Валентин, – кратко представился он, опережая возражения, – Строгановка, подрабатывал санитаром, мне пяти минут хватит, уж простите, телефона вашего не знаю. У вас есть неиспользованные эскизы к вселенскому человеку, Тимею они нужны.
– Он вернулся в Союз? Почему сам не приехал?
Она пригласила его в свою комнату, запасшись плотной коробкой и веником. Быстро сложила письменные улики на дно коробки. Вдвоем они быстро разобрали рулоны, убрали лишние в запасник, разобрали эскизы, этюды, акварели, вымели в мусор уже непригодные расходные материалы. Он скрупулезно изучал фигурки воинов через собственную лупу: «Сократ и Платон здесь выглядят рыночными бездельниками», – заметил он, усмехаясь.