Крупская-Ульянова оставила заметный след в истории отечественного библиотечного дела, но не шестью томами своих сочинений, так и озаглавленных «О библиотечном деле» (М., 1982–1987), а тем, что в 1923 году подписала «Инструкцию о пересмотре книжного состава библиотек к [так! – Е. Н.] изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы» (вместе с председателем Главполитпросвета Н. Ульяновой документ подписали: заместитель заведующего Главлитом Н. Сперанский и председатель Центральной библиотечной комиссии М. Смушкова). «Инструкция» была издана отдельной брошюрой вместе со списком книг, подлежащих изъятию.

В связи с этим Горький писал В.Ф. Ходасевичу 8 ноября 1923 года:

«Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что в “Накануне”[34] напечатано: “Джиоконда, картина Микель-Анджелло”, а в России Надеждою Крупской и каким-то М. [правильно: Н. – Е. Н] Сперанским запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр,

Вл. Соловьёв, Тэн, Рескин, Нитчше, Л. Толстой, Лесков, Ясинский (!) и еще многие подобные еретики. И сказано: “Отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги”.

Первое же впечатление, мною испытанное, было таково, что я начал писать заявление в Москву о выходе моем из русского подданства. Что еще могу сделать я в том случае, если это зверство окажется правдой?».

Заявление о своем выходе «из русского подданства» Горький так и не написал. А списки книг, подлежащих изъятию из библиотек и книготорговой сети, стали выпускаться чуть ли ни ежегодно и становились всё объемистее. В один из них, уже на излете советской власти, в 1981 году, попало отдельное издание прозаической сказки Чуковского «Собачье царство» (М., 1946).

Крупскую возмутили слова Чуковского о том, что педагоги (то есть и она сама) не могут, поскольку не компетентны, оценивать качество литературных произведений. Тут Надежда Константиновна сразу же вспомнила негативное впечатление, возникшее у нее и у мужа после прочтения книг Чуковского о Некрасове.

Может быть, Крупская и не стала бы выступать в печати со своим мнением о «Крокодиле», но ее к этому подтолкнул Натан Венгров. Чуковский записал в дневник 26 марта 1928 года: «Эта гадина (Венгров), оказывается, внушил Крупской ту гнусную статью о “Крокодиле”».

Статья председателя Главполитпросвета «О “Крокодиле” К. Чуковского» была опубликована в «Правде» 1 февраля 1928 года. В ней говорилось: «…Из “Крокодила” ребята ничего не узнают о том, что им так хотелось бы узнать. Вместо рассказа о жизни крокодила они услышат о нем невероятную галиматью… Изображается народ: народ орет, злится, тащит в полицию, народ – трус, дрожит, визжит от страха… К этой картинке присоединяются еще обстриженные под скобку мужички, “благодарящие” шоколадом Ваню за его подвиг. Это уже совсем не невинное, а крайне злобное изображение, которое, может, недостаточно осознается ребенком, но залегает в его сознании… Автор вкладывает в уста крокодила пафосную речь, пародию на Некрасова… Эта пародия на Некрасова неслучайна. Чуковский редактировал новое издание Некрасова и снабдил его своей статьей “Жизнь Некрасова”. Хотя эта статья и пересыпана похвалами Некрасову, но сквозь них прорывается ярко выраженная ненависть к Некрасову… Я думаю, “Крокодил” ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть».

Чуковский пытается защищаться, пишет «Ответ», в котором говориться: «Н. К. Крупская утверждает, что в моем “Крокодиле” есть какие-то антисоветские тенденции. Между тем “Крокодил” написан задолго до возникновения Советской республики. Еще в октябре 1915 года я читал его вслух на Бестужевских курсах, выступая вместе с Маяковским, а в 1916 году давал его читать М. Горькому. В то время “Крокодила” считали не Деникиным, но кайзером Вильгельмом П. При таком критическом подходе к детским сказкам можно неопровержимо доказать, что моя Муха-Цокотуха есть Вырубова, Бармалей – Милюков, а “Чудо-дерево” – сатира ни кооперацию… Может быть мой “Крокодил” и бездарная книга, но никакого черносотенства в ней нет».