.

В начале литераторского пути Чуковского, так часто бывает у молодых людей, посещали честолюбивые помыслы. В июне 1904 года он писал жене из Лондона: «Посмотри мои последние корреспонденции – в них ты увидишь – и больше веры в себя, и способности и даже почти талант. Не так ли? Я было упал духом и готовил себя в Раппопорты или Дионео, а теперь мы еще поборемся».

К. И. Чуковский и Б. А. Садовской. 1910-е

Семен Исаакович Раппопорт и Дионео (Исаак Владимирович Шкловский, дядя Виктора Борисовича) были в то время корреспондентами российских газет в Англии, первый – петербургской «Речи», второй – московских «Русских Ведомостей».

Раппопорт и Дионео – планка невысокая. Кто их сегодня помнит?

И она успешно была преодолена. Чуковский стал известным критиком.

Но приобретенная им слава, как уже отмечалось, была славой Герострата.

Д. В. Философов в одной из статей говорит: «…Глубокие мысли г. Галич излагает… довольно хлестко, почти как К. Чуковский». А Велимир Хлебников в заметке 1913 года называет Чуковского «словесным пиратом».

Злость в статьях Чуковского была вызвана не только стремлением к скандалу, к известности, но и раздражением, вызванным осознанием (скорее даже подсознательным ощущением) того, что ты занимаешься не своим делом.

Николай Раевский в опубликованной «Новой Русью» 27 марта 1910 года четвертой части своих «Заметок публициста» писал:

«У К. Чуковского есть замечательная статья “Веселое кладбище”.

Не тем она замечательна, что там написано много ценной правды о других, – а тем, что в ней дается весьма точная характеристика самого автора… Здесь “авторская исповедь

“Ведь как остроумно пишет, даже жутко читать. Ходит покойник между живыми и острит без конца”».

Точнее, не покойник, а ребенок, которому не интересно то, что занимает умы взрослых людей. Именно ребенком в свои почти тридцать лет, да и позднее, был Чуковский. Об этом говорит запись в дневнике, сделанная Корнеем Ивановичем 20 июня 1910 года: «Я познакомился с Короленкой: очарование… Земские начальники, отрубные участки, Баранов[17], финляндский законопроект, Бурцев[18] и всё это чуждое мне, конкретное[19]– не сходит у него с языка».

В «Заметках публициста» Николай Раевский рассказал об одном из выступлений критика:

«Дело было года два назад. Чуковский читал в московском литературном кружке доклад, как раз о кинематографе и Пинкертоне. Название точно не помню.

Кончил.

Начались прения. Говорил целый ряд ораторов. Между прочим, А. Белый. Очень пылко и взволнованно он доказывал, что выводы Чуковского неверны, что это “клевета на жизнь”.

Наконец председатель провозгласил:

– Слово принадлежит референту.

К. Чуковский подходит к кафедре. Все ждут с явным нетерпением. Чувствуется общая мысль:

– Что-то скажет серьезное, от души, человек, который сейчас так смеялся.

Точно на грех из рук Чуковского падают на пол листочки, на которых написан реферат. Он тщательно и долго их собирает.

Минуты две, три.

Публика затихла, ждет терпеливо.

Собрал. Входит на кафедру. Обводит глазами залу и говорит:

– Я согласен со всеми оппонентами!

И больше ничего.

Pif! Paf!.

Так разве это не оперетка? Не канкан?»

Нет, не канкан, а детская шалость. Чуковский любил пошалить. Например, он, получающий в то время жалованье от издательства А. Ф. Маркса, 1 января 1910 года напечатал в «Речи» статью «Русская литература», где говорилось: «Юбилей “Нивы” – вот действительно настоящий праздник культуры русской. Ведь “Нива” – это теперь такое же «явление» нашей культуры, как Волга». Прочитав этот пассаж, Горький написал А. В. Амфитеатрову: «Обратите внимание, как в новогоднем обзоре литературы Чуковский, редактор «Приложений к “Ниве”», добродушно хвалит “Ниву”. “Нива” – говорит – как Волга, украшает Русь. О – милый и наивный мальчик!»