Прошла пара лет, и у нас были и помещение, и 120 преподавателей, и деньги на их зарплаты, и не в месяц, как у меня в поликлинике, а 15 долларов в час. И толпы студентов, и куча изданных книг. Однако последователи убитого священника посчитали, что истина перешла от него к ним, его ученикам, и что никого из тех, кто не знал покойного, привлекать нельзя. Как же, сказали мы, ведь образование должно быть лучшим, нам нужны лучшие философы, переводчики, богословы, филологи, лингвисты, искусствоведы. И издавать мы должны лучшие книги в этой области, а не унылые воспоминания друзей об убитом… Так нарисовался раскол, и с виду приличные люди кричали с амвона во время проповедей, что работать с моим другом, ректором Университета, и со мной – это плевать на могилу покойного. Мы стали врагами в своем приходе, и хотя годы спустя те священники извинились перед нами, обратно мы не вернулись.

Мы снова остались одни – прекрасные люди, готовые вот-вот стать «своими». Несколько соратников: наши учителя – божественные досоветские старички, современные философы, богословы и просто умные люди, поддержали нас. Мы же решили, что если и строить, то по примеру лучших университетов мира. А чтобы понять, как там все устроено, нам нужно было поучиться именно там. Первым поехал мой друг, ректор, потом еще пара преподавателей. И вот, настала очередь проректора и издательского директора, то есть моя. И, конечно, я был уверен, что именно в Оксфорде я найду «своих», только там, меж готических соборов и темных пабов, ходят великие и ужасные мыслители, к которым я себя, безусловно, причислял! Вот только нужна была рекомендация православного священника, а с нами был только наш любимый игумен, но он был чаще пьян, что не мешало ему быть одним из самых чистых душ на свете, которых я знал.

Себя игумен называл священником с «двумя отверстиями». «Отверстие» царских врат в храме – это награда священнику, который зарекомендовал себя в своем служении. Нашего игумена наградили дважды, по ошибке. Он был фантастически одаренным человеком, полиглотом, переводчиком Евангелия, к тому же работал в свое время спичрайтером у патриарха. Там и пить начал, не вынеся всей этой кухни, далекой от Благой Вести. Однажды июньским утром мы шли на какую-то конференцию, и он предложил выпить пива где-то прямо на Бульварном кольце. Мы сели на белые пластиковые стульчики и потягивали пиво. А вокруг ходили очень приятные люди. Пара девушек подошла к нам, и они спросили священника, не грешно ли выпивать, а он был, натурально, в рясе. Слегка раскачиваясь на шатких ножках белого стульчика, он с медью в голосе ответил, подыгрывая девушкам, мол, выпивать не грех, а вот напиваться грешно! При этом ножки стула подогнулись, и он повалился на спину, выпростав из-под рясы длинные голые ноги, прикрытые белыми шортами, а пиво залило его густую бороду.

В другой раз, в Мюнхене, возвращаясь с конференции, он с детским азартом заявил, что в дьютифри он купил пастис, мол, давно хотел попробовать. В самолете он просто исчез, и когда вышли все пассажиры, и в салоне стало пусто, мы тоже вышли. У паспортного контроля мы встретили нашего игумена земли русской: стюард вез его в тележке для багажа, а отче спал сном праведника. Он никогда не заботился о своем имидже, подбирал нищих у метро и вел к себе домой: кормил их и выпивал с ними. Однажды в 90х он даже путч ГКЧП пропил и проспал, заявившись в довольно помятом виде на очередной богословский семинар, он с детским удивлением выслушал страшную историю попытки возвращения СССР, и опять-таки по-детски радовался и смеялся, был себя по ляжкам ладонями, узнав, что все обошлось. Впрочем, как мы знаем теперь, ГКЧП таки победил у нас в стране. Короче, он единственный из тех священников, которых я знал, вел Евангельскую жизнь. Он мне и дал блестящую характеристику, конечно, кроме тех знаний, которыми он щедро делился. И я поехал.