Пётр Ильич снова поймал себя на слишком образном написании. Ведь, в сущности, он пытается упражняться в деловом письме с элементами художественной прозы. Но слишком поэтичный его язык с метафорами и эпитетами нарушал канву задуманного. Он поставил знак вопроса перед только что написанным, с целью потом переработать, и продолжил:

«Но откуда у них деньги на издание самих себя? Неужели всё дело в рекламе произведений, и их книги покупают, как горячие пирожки? Такой вывод маловероятен. Скажете: спонсоры. Может быть… Но всё-таки есть в этом мистическое предположение. Сколько написали классики прошлого-настоящего постоянно востребованного! Их труд уже не оплачивается (в смысле, за создание произведений никто уже ничего не получает). Но средства от вырученного всё равно куда-то идут. Не эти ли проходимцы от литературы присвоили их себе, мистическим образом получив материальное наследие? И пользуются собственной персоне в угоду, когда настоящие наследники и продолжатели дела великих творцов не могут показать своими произведениями новых подходов, иных пониманий, не затасканных направлений, словом, всё то, что так или иначе всегда двигало литературу, позволяло ей быть среди самых необходимых деяний для человечества. Мы и подобные нам – настоящие наследники богатств, созданных предыдущими поколениями писателей. И в духовном смысле это не вызывает сомнения, только подобные нам по-настоящему могут распорядиться оставленным наследием мыслей, образов, дел, а не те, эксплуатирующие чужое, как черви, вгрызшиеся в яблоко.

Мы – духовные, истинные наследники, но и материальное наследие тоже должно принадлежать нам, хотя бы исходя из того, что для создания, для демонстрации нового, нам необходимы и материальные эквиваленты. И даже не о богатстве физическом должен здесь размышлять автор…»

Пётр Ильич упарился, составляя последние фразы. Даже пот выступил у него на лбу. И он оторвался от писания, сходил в туалет, вытер выступившие капли полотенцем.

Он всё никак не мог дойти до конкретного главного высказывания своего – о том, что его должны как бы принять без всяких условий и ссылок на уставы, на правила, но он отвлекался и отвлекался на посторонние темы.

Конечно, много чего из выражаемого этим литературным персонажем, мягко сказать, вызывает недоумение. Но со своей непосредственностью провинциального автора он излагал без всякого сдерживания приходящие мысли обо всём его понимании литературы и окололитературных сфер, даже, может быть, и не подозревая, какие тайные бои ведут литераторы, приближенные к денежным потокам, и как не легко им в этой борьбе, ведущейся за существование самих себя. Но не об этом сейчас речь. А о том, мог ли вообще находиться в здравом уме пишущий обо всём этом автор? Но, впрочем, каждый талантливый писатель имеет свой сдвиг в сторону ненормальности и за это его упрекать не стоит.

Пётр Ильич хотел написать ещё целый пласт идей о высшем назначении писателя, но одумался: во-первых, все эти заявления о значительности литературного труда в свете сегодняшнего опошления всего и вся выглядят карикатурно; во-вторых, вспомнил Афанасьев, что он пишет заявление, а не лауреатскую речь по поводу получения Нобелевской премии.

«Грустно, что всё из того малого, что удалось напечатать, – писал наш герой, – издано мной за свой счёт. А что делать? Ведь хочется быть прочитанным, услышанным, получающим мнения. Это ведь только гении могут творить, не получая отзывов и другой поддержки, делая всё только по велению своего сердца. А другим… всё труднее с каждым годом удерживать высокую планку гениальности. И всё чаще, как простому таланту, требуются поощрения, похлопывания по плечу, восхищения окружения.