В 1920-х гг. знаменитый математик Давид Гильберт долго болел, и ему сделали переливание крови. Донором стал еврейский коллега профессора Рихард Курант. В университете шутили: «В Гёттингене только один арийский математик, да и у того в жилах течет еврейская кровь». В конце 1933 г. эта шутка уже не казалась смешной. Из четырех профессоров математики эмигрировали трое – директор Института математики Рихард Курант (1882–1972) и его ближайшие коллеги Эдмунд Ландау и Ганс Леви. Уехали также знаменитый алгебраист Эмми Нётер и другие ведущие ученые.

Рихард Курант, отвоевавший четыре года на Западном фронте, не подлежал увольнению по «арийскому параграфу», однако подал прошение об отставке, получил отказ и уехал в Англию. В 1937 г. он создал в Нью-Йорке Математический институт (ныне носящий его имя) и собрал в нем многих бывших коллег. А Институт математики Гёттингенского университета утратил репутацию центра мировой математической науки. В 1934 г. на банкете в Берлине Давида Гильберта усадили рядом с рейхсминистром науки Рустом. Старый профессор основательно испортил настроение самодовольному нацисту. На его вопрос: «Ну и как обстоят дела с математикой в Гёттингене после уничтожения еврейского влияния?» – последовал ответ: «Математика в Гёттингене? Ее больше не существует»[8].

Что же касается физики в Гёттингенском университете, то после отъезда Борна и Франка там остался только один физик с мировым именем – профессор Роберт Поль. «Ариизация» немецкой науки состоялась.

Недавно на российском телевидении вышел документальный телесериал Виктора Правдюка «“Дело” Иосифа Сталина», a Die Welt сообщила о телесериале Ники Штейна, посвященном биографии Гитлера. Жгучий интерес к этим двум диктаторам не ослабевает в Европе и Америке, и особенно в Германии и России. Два абсолютных диктатора, два тоталитарных режима двигались навстречу друг другу, как два локомотива по одной колее. Столкновение было неотвратимо. Сколько было написано биографий, сколько документальных и недокументальных фильмов! Уж казалось бы, сколько всего сказано о них и том, что привело ко второй катастрофе прошлого века. Но спрос рождает предложение.

Взаимопритяжение, взаимопонимание, даже взаимовосхищение двух тоталитарных диктаторов росло в предвоенные годы. С напряженным вниманием и интересом следили они друг за другом. Их отношение к другим главным актерам на мировой политической сцене тех лет было различным. Гитлер презирал их всех, кроме Сталина: Черчилль – находящийся под еврейским влиянием алкоголик, Рузвельт – находящийся под еврейским влиянием сифилитик. Сталин же вызывает его восхищение. В часто цитируемых «застольных разговорах» он говорит о его гениальности: «…Сталин, которого я считаю гением и открыто восхищаюсь им…» или «К Сталину, безусловно, нужно относиться с уважением…» и т. п. Риббентроп в мемуарах вспоминает разговор с Гитлером после Сталинграда: «Он говорил о Сталине с восхищением. Он сказал: на этом примере видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. …Своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека. Если он когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение». Сталин в 1939 г.: «Я знаю, как глубоко германская нация любит ее фюрера; я хочу поднять тост за этого великого человека».

Были ли они подготовлены к руководству войной, не имеющей прецедента ни по масштабу, ни по сложности операций, ни по разнообразию вооружений? В понимании характера грядущей войны Гитлер был на голову выше Сталина. Сталин долгое время оказывался не в состоянии преодолеть стратегические и тактические представления времен Гражданской и Первой мировой войн. Не он один, многие. Черчилль, между прочим, в их числе, в чем сам признавался: «Я не осознавал революцию, происшедшую после последней войны, заключавшуюся в использовании быстро двигающихся бронетанковых масс». А Гитлер, испытавший на собственной шкуре, что такое окопная позиционная война, знал, понимал, что новая война будет совсем иной. Еще в 1932 г. он объяснил, как и в чем будущая война будет отличаться от минувшей. Он проникся новаторскими идеями мобильной войны, поверил в приоритет танков, в обходные, фланговые операции, «котлы» и пр. и пр. Сталин же с большим опозданием пришел к пониманию этого. После рокового поражения в финской войне, в апреле 1940 г., на заседании Высшего военного совета он обвинил военных руководителей в «…приверженности традициям и опыту Гражданской войны» (он должен был, прежде всего, обвинять в этом и самого себя), потребовал переключиться на современную концепцию войны. Но было уже поздно.