Максвелл решил сделать перерыв в писательской деятельности. Сейчас Максвелл проводит вечера, угрюмо уставившись в телевизор и потягивая пиво. Его любимая жена понимает, почему он бросил писать и утешает его: «Ты так старался, ты хороший писатель. Я уверена, что сейчас печатаются только те, кто лично знаком с издателями».

Это Сочувствие. Оно милое. И смертоносное.

Единственная проблема, которая вырисовывается в этой главе, – это определение слова Сочувствие.

Мы говорим: «У нас полное взаимопонимание[5] друг с другом», когда имеем в виду самое тесное согласие с кем-то. Мы говорим: «Он сочувствует нашему делу», когда ссылаемся на человека, который достаточно сообразителен, чтобы согласиться с нашими идеями.

Есть ли среди нас кто-нибудь с таким стойким характером, чтобы не принять утешения сочувствующего человека, когда кто-нибудь крадет наш маленький красный автомобиль, нашего любимого или грелку под ноги (в зависимости от того, на какой стадии этой игры мы находимся)?

Сочувствие в английском языке может обозначать высокотонное сопереживание и согласие, милосердие и понимание великодушных людей, луч теплого солнечного света разрезающий мрак. Здесь же мы говорим немного о другом.

0.9 – это подделка. Быть добрым – это не его выбор, он хронически сочувствующий. Он не может делать ничего, кроме как сочувствовать.

СОПЕРЕЖИВАТЬ

Выдающееся проявление этой эмоции – это навязчивое согласие. Здесь мы в диапазоне Страха, и Страх доминирует над 0.9. На данной позиции шкалы Сочувствие – это не героизм, а трусость, происходящая от основного страха человека. Он слишком сильно боится навредить другим. Он – навязчиво «понимающий» и «благоразумный» в отношении всех несчастий мира, происходящих на нижних уровнях шкалы. Это человек, который «благоразумен» в отношении палачей. Он будет понимать льстивого вымогателя.

Сочувствие означает «сопереживать», поэтому, если бы кто-нибудь был полон сочувствия к высокотонному человеку, все было бы прекрасно, он бы чувствовал себя высоко по тону. Но человек в 0.9 редко когда достигает большего, чем просто внешней терпимости к высокотонным людям или состояниям. Он чувствует себя комфортно, когда может сочувствовать Апатии и Горю. Конечно, его «сопереживание» заставляет хамелеона оставаться в низких тонах, находясь между услужливой отзывчивостью и слезами.

Он выглядит безобидным, именно так к он хочет выглядеть. Он отчаянно пытается отразить осуждение: «Видишь, какой я понимающий?», «Видишь, как я никому не причиняю вреда?» Его склонность восхвалять и страх осуждения делают его навязчиво понимающим.

Была тихая, приятная вечеринка. Мы обменивались идеями о будущем религии, когда Каспер – только что пришедший – вмешался и презрительно прервал нас: «Вы, конечно, читали теорию Шемерхорна о наказаниях и категориях?»

Никто не читал, но он стал много и сбивчиво говорить, перемежая сложный монолог малопонятными ссылками. Когда он выдохся, мы продолжили нашу беседу. Кто-то сказал: «Большинству людей просто нужно во что-то верить, называют ли они это религией или нет. Поэтому, если…»

Каспер вмешался, насмешливо улыбаясь: «Ну, это просто детские умозаключения! По-моему, есть только одна разумная точка зрения. Трактат Восгартена по величественной одержимости охватывает всю эту идею…» Натерпевшись за два часа грубого высокомерия и неразборчивых речей, один менее терпеливый гость высказал ему: «Почему бы тебе не сказать просто то, что ты хочешь сказать, парень? Мы тебя не понимаем. Слышишь?»

«Это не входит в мою модель отношений. Это, как сказал Вумвуген…»