Одна из них, увитая глубокомысленными буклями, как-то зашла в класс, повизгивая от ненависти своим обычно интеллигентно поставленным сопрано. Оказывается, кто-то вчера подпалил ее нутриевую шубу, висящую на вешалке в кабинете по бухучету. Преподша долго не гадала и сразу двинулась на Синеперову с Перлухиной, выкатывая от победоносной ярости глаза, стремясь раздавить их и изгнать из техникума навсегда.

С этими девицами у нее давно шла война. Курящие двоечницы иногда приходили на занятия в нетрезвом виде, отчего будили в преподавательнице бухучета огромное желание наказать их всеми средствами воспитания, чтобы остальным неповадно было.

Педагогика-де с ролью справилась, да так усердно, что заставила Синеперову с Перлухиной ворваться в класс к самой «педагогичке» и, пока никого не было, подпалить шубу. Это рассказал учительнице то ли по секрету, то ли после морального прессинга первокурсник Вася Енькин.

В общем, ситуация сложилась страшная, потому как подружек точно отчислят и лишат возможности хоть как-то прилично жить в своем мире. Притихшие одногруппницы ждали очередных неприятностей.

Но тут, нарушая грозную тишину, встала Ласкина и пролепетала, запинаясь и всхлипывая, что-то типа: «Ой, извините, простите, это я виновата, вчера убиралась в классе и нашла зажигалку красивую. Ну и решила проверить: работает, не работает? Чиркнула, а она как полыхнет... И... и... я вашу шубу подпалила, а сказать побоялась...»

На лбу преподши углубились морщины, а закатившиеся обратно глаза отказывались пока воспринимать происходящее. Весь класс съежился, понимая, что Ласкина спорола большую глупость, да и сама ситуация выглядела непонятно абсурдной...

Неожиданно из-за парты встала Таня Браун, на самом деле дежурившая вчера, и в торопливо грубой манере заговорила, что все правильно, вчера она должна была дежурить, но по двумстам пятидесяти сейчас же перечисленным ей причинам попросила Ласкину ее подменить, а Ласкина, сами понимаете, зажигалками пользоваться-то не умеет, о регуляторе пламени не слышала и не знает, где ими чиркать можно, а где – нельзя.

Девчонки в классе сильно удивились тому, что сама Танька Браунша, всю жизнь жившая для себя и даже питавшаяся в общежитии за счет первокурсниц, вдруг стала врать в свойственной только ей грубоватой манере, да еще не для себя драгоценной, а для Ласкиной и вообще для двух дур подружек, к коим она была глубоко равнодушна, ведь те не жили в общежитии, никогда ее не кормили и не давали поносить свои вещи...

«Преступление и наказание» неожиданно превратилось в «Деяния матери Терезы», отчего все долго оставались в смятенно-умиленных чувствах.

С тех пор одногруппницы полюбили Ласкину, потому что тепло как-то на сердце становится, когда обычный человек спасает жизнь другому человеку, да еще и во вред себе. Ласкина, стоя за партой, плакала, а преподша от отчаяния даже перестала орать, так как ей опять не удалось изгнать Синеперову с Перлухиной.

Зачем тихоня Ласкина вообще так поступила? Вроде всегда жила смирно и по-детски равнодушно. А шут ее знает! Просто попало так, наверное. Ласкина в один момент поняла, что только ей не влетит за шубу. Ведь ангелочков не бьют, им только пальчиком грозят, и то крайне редко.

Один лишь недостаток был у Женечки: на третьем курсе техникума она оставалась сущим ребенком. Сколь ни пытались познакомить с каким-нибудь парнем – она была невинной и наивной, так и не подружившись ни с кем по-взрослому.

Мальчишки, конечно же, интересовались ангельской внешностью Ласкиной, тем более что у херувима были вполне приятные формы, но как-то боялись проявлять активность, может, она вгоняла их в стеснение своей детской наивностью. Так и жила Ласкина тихо да мирно, пока однажды это не закончилось.