– Ты права. Как это… – я вижу, что он ищет точно подходящее слово, – …своеобразно.

Мы быстрее идем к общей комнате Sixth Form. Когда мы поднимаемся по ступенькам в передвижной вагончик, я чувствую запах сырости. Здесь нет ничего от «Общества мертвых поэтов». Я не хочу заходить внутрь. Большую часть последних четырех дней я провела в душной больнице, а снаружи воздух восхитительно острый, синева неба заставляет мои глаза слезиться после нескольких суток искусственного освещения.

Но один из учеников указывает на меня, так что, возможно, нам нужно спрятаться, прежде чем все пойдет точно так же, как в «Плетеном человеке».

Температура в общей комнате холоднее, чем снаружи, но, по крайней мере, мы одни. Я выливаю воду из чайника, который стоял там с тех пор, как мы расстались перед Рождеством, и смотрю, как бежевые хлопья известкового налета исчезают в сливном отверстии. Могла ли жесткая вода стать причиной, по которой у Джоэла отказало сердце?

Даже когда я не в больнице, я постоянно задаю себе подобные вопросы. Почему это случилось с ним, почему тогда, почему я была там? И главный вопрос: что, если я делала искусственное дыхание неправильно? Не потому ли Джоэла снедает ярость, которая возникла, едва он очнулся, что я не смогла обеспечить его мозг достаточным количеством кислорода?

– Они все еще там, – сообщает Тим.

Я поднимаю взгляд, насыпая серый кофейный порошок в две чашки. Когда я беру чайник, из носика вырываются клубы пара и вода булькает.

Этот клокочущий звук мне кое-что напоминает. Мое сердце колотится, прежде чем я осознаю́, что именно: закрыв глаза, я вижу Джоэла, лежащего на траве, его рот открыт, он задыхается, такое же предсмертное бульканье…

Я слышу, как чашки разбиваются о линолеум, прежде чем замечаю, что кипяток выплескивается мне на ноги.

– Осторожно, растяпа! – кричит Тим, но уже слишком поздно, жидкость пропитывает мои колготки, ошпаривая мне кожу.

Несмотря на боль, я наклоняюсь, чтобы подобрать кусочки фарфора.

– Керри, у тебя ожог! – он у раковины, наполняет водой миску для мытья посуды. Мои голени покалывает, когда начинают образовываться волдыри, но единственное, что имеет значение, это то, что все остается так, как было раньше…

– Ради бога, Керри, прекрати это делать! – голос Тима звучит испуганно, но в любом случае я закончила, так что я выпрямляюсь, держа в липких от кофе ладонях осколки кружек. Без предупреждения он опрокидывает миску, и волна холодной воды окатывает мои колени, голени и попадает в новые ботинки Doc Martens, которые я получила на Рождество.

Ожоги болят ничуть не меньше, зато теперь меня отвлекает жидкость, стекающая по нейлону и заливающаяся мои ботинки.

– Какого черта ты это сделал?

– Я… – он моргает, словно так же озадачен своим поведением, как и я. – Я не мог просто стоять там…

Мы пристально смотрим друг на друга.

Мы собираемся вернуться к этому? Поговорить о том, что я делала в канун Нового года и чего он не делал? Обсудить, почему я помню эти восемнадцать минут совсем не такими, какими их помнит Тим.

Пока по полу растекаются лужицы, я решаю, что мы должны это сделать, и он вздрагивает, поскольку знает, что сейчас будет и…

– Тим, то, что ты всем говорил о вечере перед Новым годом…

– Пожалуйста, Керри. Я усвоил этот урок, в следующий раз все будет по-другому.

Я пристально смотрю на него. Значит, он действительно помнит. Я должна действовать осторожно.

– Это не значит, что ты не подходишь на роль врача или что-то в этом роде. Но то, что ты рассказывал людям – это неправда и…

Его глаза расширяются, и я осознаю, что он выглядит таким же испуганным, как и в