Для нас зима, а для него – знаменье
Явленное, над ним уже грядёт
Суровый суд, но вместе с ним и тот,
Кто знает тайну жизни пробужденья.
И злую мощь морозного огня,
И малость отступающего дня,
И ветра леденящее касанье,
И наступившей ночи древний страх
Приветствует, сгорающий в снегах
Под снежных зёрен мерное шуршанье.
«Стволы почти прозрачны на свету…»
Стволы почти прозрачны на свету,
Переливаясь синими тенями.
Январский лес промёрзлыми ветвями
Вцепляется в дневную пустоту.
Никто не видит злую красоту.
Над бледными лесными куполами
Зелёными и алыми огнями
Раскинулся морозный сад в цвету.
И медленно растёт со всех сторон,
Сгущается шуршащий перезвон,
Высокое дневное безразличье.
Ветвей отвесный, дрогнувший поток
Мерцаньем ледяным себя облёк.
Ты видел музыку во всём её величье.
«И не двинутся доныне…»
И не двинутся доныне
Под бескрайней лунной ночью
На заснеженной равнине
Трав сухие многоточья.
Словно в книге, где собрались
Все земные упованья,
Стёрлись строки, и остались
Только знаки препинанья.
«Уже апрель забрёл за половину…»
Уже апрель забрёл за половину,
И снег сошёл. А в поле тишина,
Зернится иней, и озарена
Седым огнём пустая луговина.
Но не увидишь яркого пятна:
Ожухлый снег, травы сухая тина…
На тёплых склонах розовеет глина
Кротовников. Земная глубина
Уже не спит, но очи не открыла
И видит сны. Ивняк мерцает стыло
Над бледною, стоячею водой,
И солнца ком, лохматый, спиртовой,
Горит бездымно, без тепла, устало,
И тянутся весенние подпалы.
«Гонишь прочь воспоминанье…»
Гонишь прочь воспоминанье,
А оно опять снуёт.
В ясном воздухе мерцанье,
Чёрной бабочки полёт.
Этот тёмный мотылёк
Опустился прямо в руки,
Словно тёплый уголёк
Предстоящей вечной муки.
«Луна в воде лежит замком амбарным…»
Луна в воде лежит замком амбарным.
Здесь мог бы утонуть безумный мельник.
За омутом чернеет частый ельник,
Как Пушкина густые бакенбарды.
Еловые трепещущие лапы
Во тьму неслышно расправляет бор.
Всё тишь да блажь. Со стародавних пор
Во мшарах кувыркаются арапы.
«У самых стен чертополох лиловый…»
У самых стен чертополох лиловый,
Кладбищенский лопух и мелкие цветы
Покрыли сплошь упавшие кресты —
Красив на солнце твой венец терновый.
И кровли нет. Потоком высоты
Затоплен храм, и Спаса взор суровый
Теряется, увидев полдень новый,
Четвёртый день творенья маяты.
Нет в мире слов, и говорить – о чём?
То, что когда-то было кирпичом,
Вновь стало камнем, возвратив природе
Творенья долг. На месте алтаря
Растёт трава, неслышно говоря:
«Раз небо есть, то нет нужды во своде».
«И на место тревоги пришло забытьё…»
И на место тревоги пришло забытьё,
Словно осени поздняя, странная милость.
Так с небес пустота сходит в сердце твоё,
Чтоб спокойно шепнуть «ничего не случилось».
В мутный воздух так медленно плавится дождь,
И ты мыслью дневною, как раньше, владеешь
И по комнате узкой спокойно бредёшь,
Как и раньше бродил, но уже не посмеешь
По ступеням сойти на сырую траву,
До опушки лесной добежать незаметно,
Потому что сквозит за тобой наяву
Чей-то пристальный взор сквозь окрещённые ветви.
И в бурьяне сухом заплутав в одночасье,
Не посмеешь один забрести вдоль реки,
Где на мелях округлых в преддверье ненастья
Зажигаются ветром сухие белки.
Не посмеешь один заглядеться назад.
Мчатся прямо к тебе, не желая ответа,
Бледный ветер речной, остывающий сад
И холодная ярость забытого лета.
«Порой мы с удивленьем замечали…»
Порой мы с удивленьем замечали —
Во время нашей встречи, всякий раз
Торжественно и дружно замолкали
Все звуки, окружающие нас.
И летний день не шелестел ветвями,
Не проносился дрожью по листам,
И облака, застывшие над нами,
Внимательно прислушивались к нам.
Чтоб в музыку уйти из этих улиц