«Белла, сердце мое, моя любимая девочка, как мне не хватает тебя», – подумал он и невольно протянул к облачной красавице руки. Ему вспомнилось, что именно с Беллой он часто чувствовал себя, как в полете, а бывало, даже в невесомости. Когда-то давно это ощущение придавало ему ни с чем не сравнимое чувство свободы, и он творил, отпуская свои мысли и кисти в привольный полет. Во времена молодости это никогда не удивляло его, он воспринимал воздушную легкость художественного полета как обыкновенную данность. Сейчас осознал: в том, что многие герои его картин летают по небу, явное влияние особенной души любимой Беллы. Это была его последняя мысль перед тем, как петушок опустился на землю у высоченного, словно гора, забора, стоявшего на Покровской улице нарисованного Витебска.

Ты помнишь ли меня, мой город,

Мальчишку, ветром вздутый ворот…

Река, их памяти испей-ка

И вспомни вновь юнца того,

Что на твоих сидел скамейках

И ждал призванья своего.

Марк Шагал, «Ангел над крышами»

Между тем в нарисованном Витебске шагаловский дом существовал своей обычной жизнью. Правду сказать, смотрелся он довольно невзрачно, но к этому строение относилось невозмутимо, так как его внешность могла быстро измениться. Все зависело от обстоятельств. Сейчас он стоял и окнами, выходящими на Покровскую улицу, как глазами, наблюдал за тем, что происходит снаружи.

Округа выглядела скучновато. Где-то на окраине грустно потявкивали собаки, в канавке тоскливо картавя переквакивались лягушки, а на старой липе, что росла напротив дома, сидела поникшая ворона и время от времени истошно каркала, сетуя на свою не сложившуюся судьбу. Она была одинока и, как следствие, бездетна, от этого бедняжка чаще всего находилась не в настроении.

Откуда-то из чрева дома зазвучало нестройное пиликанье скрипки. Понимая, что это пытается играть старший сын хозяев Мовша, дом всеми своими кирпичами недовольно поморщился. Затем обреченно вздохнул, тихо пошелестел обоями и умолк. Это было еще не самое нестерпимое. Настоящая проблема начиналась тогда, когда мальчик приступал к пению.

– Узнаешь, кто так «прекрасно» играет на скрипке? – ехидно пропищав, спросил музыкант Шагала.

– Нет, а где это мы оказались?

– В нарисованном Витебске, а если ко-ко-конкретно, на твоей Покровской улице, – ответил петух и принял гордую позу.

– Неужели это она? – озираясь, спросил Шагал.

Его смущал окружающий полумрак, откровенно раздражало бездарное пиликанье, слышащееся из огромного неказистого дома, что притаился у серых кривых ворот, но главное, он никак не мог сориентироваться в этом странном пространстве. Ему казалось, что он попал в страну великанов.

– Привез туда, куда заказывали, – уточнил Петр Петрович.

– Интересно…

Петух снял ботфорты, отряхнул с них дорожную пыль и поставил у поленницы березовых дров. Легко взлетев на забор, он резво похлопал крыльями и громко прокукарекал петушиную песню. В ней он сообщил жителям, что в живописный Витебск пожаловал автор, созидатель местной флоры, фауны и людей, проживающих здесь. Затем он ловко спрыгнул с забора и выстроил путешественников в ряд. Дотрагиваясь до них васильком, он произнес заклинательные слова, и все обрели свое прежнее обличье. Но и после этого Витебск не произвел на художника должного впечатления. Пространство постепенно затягивал сгущающийся туман.

– И улица, и дом смахивают на старую, стертую от времени, театральную декорацию, – удивленно констатировал Шагал.

– Не сомневайся, это ваш дом и улица, – кукарекнул петух с березы.