1.2.2 Зачем?
Второй вопрос, входящий в структуру понятия «выбор», – «Зачем?».
Это смысловой вопрос, и он ставит нас лицом к лицу с определением понятия смысла. Все вокруг имеет какой-либо смысл, который не всегда нам ясен, но, думаю, присутствует во всем.
«Зачем?» всегда был философским вопросом и остается таковым по сей день. Главный вопрос в этом контексте звучит так: «Зачем мы живем?»
Стремление к смыслу, а точнее, вопрос о смысле жизни ставит в принципе не человек, а, скорее всего, сама жизнь. Потому что на смысле основывается любая вера во что бы то ни было. Виктор Франкл в свое время писал: «Даже самоубийца верит в смысл, если не жизни, то смерти».
Пожалуй, Франкл более всех разбирался в понятии смысла, ведь именно открытая им школа логотерапии занимается установлением путей осмысления жизни людей, находящихся «на грани» (склонные к суицидам, психические больные и т. п.).
Логотерапия – один из видов экзистенциальной психотерапии, основанный на анализе смыслов существования.
Один из основных тезисов логотерапии звучит примерно так: человек стремится обрести смысл и ощущает фрустрацию или вакуум, если это стремление не реализовано.
Франкл выделял три основных пути осмысления жизни:
1. С помощью того, что мы даем жизни (творческие ценности).
2. Что мы берем от жизни (ценности переживания).
3. Как мы относимся к тому, что нельзя изменить (ценности отношений).
Однако он же, как и его последователи, ставит вопрос не о смысле жизни вообще, а именно в данный момент. Обобщить вопрос о смысле жизни равносильно спросить у гроссмейстера: «Какой самый лучший ход в шахматах?» Мастер шахматных баталий почесал бы затылок или, скорее всего, покрутил бы пальцем у виска, показывая, что вы неадекватны, задав этот вопрос.
Человечество на протяжении веков решает этот главный ребус Вселенной, открывая новые философские школы, направления в психологии, стараясь докопаться до истины, забывая о самой жизни, смысл которой так усиленно ищем. Так ведь можно стать похожим на мельника из притчи Л. Н. Толстого:
«Представим себе человека, которого единственным средством к жизни была бы мельница. Человек этот – сын и внук мельника и по преданию твердо знает, как надо во всех частях ее обращаться с мельницей, чтобы она хорошо молола.
Человек этот, не зная механики, прилаживал, как умел, все части мельницы так, чтобы размол был спорый, хороший, и человек жил и кормился. Но случилось этому человеку раздуматься над устройством мельницы, услыхать кое-какие неясные толки о механике, и он стал наблюдать, что от чего вертится.
И от порхлицы до жернова, от жернова до вала, от вала до колеса, от колеса до заставок, плотины и воды, дошел до того, что ясно понял, что все дело в плотине и в реке. И человек так обрадовался этому открытию, что вместо того, чтобы, по-прежнему, сличая качество выходящей муки, опускать и поднимать жернова, ковать их, натягивать и ослаблять ремень, стал изучать реку. И мельница его совсем разладилась. Стали мельнику говорить, что он не то делает. Он спорил и продолжал рассуждать о реке. И так много и долго работал над этим, так горячо и много спорил с теми, которые показывали ему неправильность его приема мысли, что под конец и сам убедился в том, что река и есть самая мельница… Без этого же отношения к цели рассуждений рассуждения мельника, как бы они ни были красивы и логичны, сами в себе будут неправильны и, главное, праздны; будут подобны рассуждениям Кифы Мокеевича, рассуждавшего о том, какой толщины должна бы быть скорлупа слонового яйца, если бы слоны выводились из яиц, как птицы».