Гордеев даже отодвинул кружку с чаем, чтобы хватило место его широкому недовольству и обширному высказыванию. У Людмилы Васильевны монолог также вызвал бурю эмоций и вулкан негодования. Она начала всплесками отрывистой речи перебивать мысль Макса.

– Мы через многие трудности прошли и столько же неудобств выдержали, а полностью нормальными выросли. Продолжаем, и будем продолжать так, что всё перенесём и вытерпим!

Бабушка принялась усердно кивать, пребывая в собственных раздумьях, поглядывая то на внука, то на дочь, которая принялась перечислять весь багаж перенесённых ею сложностей.

– Что такого ещё было? Зарплату маленькую выдали, так мы научились экономить! Я собственными руками вещи тебе, маленькому ребёнку, шила из ткани, что мне сестра присылала. Еда у нас всегда была. Ещё какая! Свежие, натуральные, домашние овощи имели, какие нам моя тётка присылала из собственного огорода. И сейчас нормально живём.

– Только горячую воду порой отключают, – добавила бабушка. – Дом уже старый, всё время какие-то работы у них ведутся.

– Да, но мы кипятить её умеем, быстро приспосабливаемся, – звонко проговорила Людмила Васильевна и добавила с некой гордостью. – Это хорошо, что с неудобствами живём, ведь так не каждый выдержит. А мы, сильные, выдержим непременно!

На том она, совершенно успокоившись, завершила свою речь.

– Неудобств, конечно, много, – подтвердила бабушка. – Вот, например, у вас на квартире должно быть плохо от шума было, когда на площади собралась толпа в воскресенье?

При возобновлении этой забытой темы мать внимательно посмотрела на лицо сына с некой тревогой, ожидая его реакцию.

– Очень шумно было, – с невозмутимостью отвечал Макс. – Звукоизоляция ведь у нас не к чёрту! Всякий раз, когда слышу, как Иван Петрович, мой сосед, чихает, то здоровья ему желаю, а он мне на это «Помереть бы уже» отвечает.

– Я слышала, как там происходили большие беспорядки, – осторожно добавила мать.

– Беспорядки везде сейчас происходят, – проговорила бабушка.

– И то верно! – отметил Гордеев. – Беспорядки везде, но только с площади увозили за решётку.

– А ты откуда знаешь, что увозили людей? – заинтересовалась Людмила Васильевна.

– Говорили об этом и писали в интернете так много, что больше, наверное, и не напишут.

В оставшееся время за столом поднимались темы обыденного, бытового характера. Разговор был протянут до обеда. В двенадцать часов Гордеев вновь стоял в прихожей и принимал прощальные объятия от матери и бабушки, которые говорили ему напутственные слова и взяли с него обещание приезжать к ним почаще.

V.

Речь Макса, произнесённая в баре, не являлась странным последствием опьянения. Не без нотки юношеского максимализма, но уже с твёрдым намерением он говорил о своей идее. Это стало своеобразным итогом его долгих раздумий последних дней. Решение это, скорее всего, зародилось много времени назад после первого потрясения от вида ужасающей несправедливости, про какую он услышал или же увидел собственными глазами либо в детстве, либо уже в ясном возрасте. Нельзя было вспомнить точку поворота окружающей действительности во что-то совсем уж непристойное. Казалось, так было всегда, но продолжения ему не хотелось. Что-то было в душе неладно, жгло, отказывалось смиряться и подсказывало иной путь. Но он не мог понять, какой же был тут выход. После событий на площади не поменялось ничего, и его разочарование, казалось, нарастало с каждым днем. Лишь в то мгновение в том самом баре, когда рядом находились молодые, весёлые единомышленники, его осенило. Где-то внутри проскользнула мысль, был подсказан единственно правильный путь борьбы.