Здоровье у тетки Вари получшить не могло, восьмой десяток годков она уже разменяла. И все местные новости объявились тотчас же, как только вышел Григорий в огород.

– Приехало мое хорошее дите! – зашумела, и засморкалась, и заплакала соседка тетка Маня. – Ты глянь! Ты глянь, кто приехал! – кричала она своему глуховатому деду. – Ты погляди! Вот черт глухой, пока тебе дошумишься, горлу надорвешь! А мы тута, – жаловалась она Григорию, – так зиму бедовали. Попереболели все, думали, помрем. Да насилочки тепла дождалися! Хороший мой… да какой ты хороший… – снова заплакала она. – Жалеешь нас, старых дураков. Вот за что тебе такая счастья? – перекинулась она к тете Варе. – Такого человека тебе бог подослал, золотого… Ты погляди, откель, из каких краев едет… Наши родные рядом, да не придут, не дошумишься их. Я тут семечков нажарила, на, погрызи, – угощала она щедрой горстью.

Была тетка Маня тоже стара, поговорить любила, поплакать, пожаловаться, деда поругать, поучить соседей уму-разуму – в общем, жила не скучала и другим скучать не давала.

И из другого соседства, из-за забора, дядя Саша выглядывал. Всю зиму не стриженный, седой. Белые редкие космы его дыбом стояли, ветром раздутые. Цигарка изо рта торчала. Старик посмеивался, выказывая единственный темный зуб, шутливую гордость свою: «Кто как, а и у нас есть чем кусать».

– Приехал, молодец, – сказал дядя Саша, когда Григорий к нему подошел и поздоровался. – Крючков привез? Молодец… Я тут всю зиму щук таскал. Во-от таких… – Он не врал. Он был рыбаком. И лицо его, темное от зимнего ветра, за себя говорило. – А сейчас рыба пойдет. Червяк уже есть, я набрал червя. Так что давай, готовься… Сегодня и пойдем.

– Пойдешь… Я тебе пойду, – умерила его прыть жена, тучная, приземистая старуха. Она плохо ходила, обезножела. Но в нужный момент выглядывала из-за кухни. Как и сейчас. – Копай да картошку сажай. И помидоры уж добрые люди высадили. Все твои удочки поломаю. Здравствуйте, с приездом вас, – здоровалась она с Григорием. Она его всегда на «вы» называла. – Помогать приехали? – Что-то было в ее голосе нехорошее. Казалось, на что-то она намекала. Ну, да господь с ней. Ведь Григорий и в самом деле приехал помогать. И в прошлом году приезжал, и в позапрошлом, и все эти годы подряд.

Шесть лет назад, таким вот весенним днем, впервые попал Григорий к тетке Варе. В ту весну приехали они вчетвером на местный судоремонтный заводик в командировку, монтировать кран. Дело уже подходило к концу, пора было к отъезду готовиться, и искали они рыбы вяленой, готовой. Указали им на дядю Сашу, известного рыбака. К нему они и пришли. Пришли и в огороде застали. Там и разговаривали.

А рядом, за дощатым штакетным забором, копала землю старая женщина. В теплом платке, в сером ватнике… Как тяжело ей давалась каждая лопата! Копнет несколько раз и встанет. И стоит, грудью опершись на черен, дышит тяжко, со всхлипом: продышится и снова копает. И опять стоит, жадно хватая ртом воздух. Глядеть на все было нехорошо.

С дядей Сашей поговорили, и он пошел проводить их за двор. Закурили на дорожку за воротами. А Григорий все глядел на старуху. Теперь она была далеко, в огороде. И тяжкого дыхания ее было не слыхать. Но как немощно стояла она, опершись на черен. И куда-то смотрела.

– Она что, одна живет? – спросил Григорий у дяди Саши.

Тот не сразу понял его. А поняв, вздохнул:

– Одна. Мужик помер. Дочка была… где-то…

– А зачем она копает, через силу?

– А как же… Картошку сажает.

– Слушай, – сказал Григорий товарищу. – Давай ей поможем. Посадим эту проклятую картошку, чего она мучается, – болезненно сморщился он.