Помню, как при втором моем посещении Л. Н. Толстого в Ясной Поляне (в апреле 1908 г.) почти одновременно со мной вступил под кровлю яснополянского дома какой-то скромного вида, в поношенной сибирской шубе-«барнаулке» старичок, потребовавший от вышедшего к нему навстречу Н. Н. Гусева свидания со Львом Николаевичем. Тогдашний секретарь Льва Николаевича, о манере которого охранять своего великого патрона от излишнего наплыва посетителей я уже здесь рассказывал, принялся всячески отговаривать неизвестного старичка от беседы с Толстым, ссылаясь на занятость последнего, но старичок все настаивал.

– Он сам звал меня! – убедительно внушал он Гусеву. – Ведь мы уже знакомы, мы виделись с ним раньше… Мне теперь ненадолго, мне бы только на минуточку!

– Да для чего вам, собственно, нужно видеть Льва Николаевича?

– Проститься, проститься с ним!.. Перед концом, в последний раз проститься. Ведь я уже умер телом-то, я только духом жив. И мне бы только в последний раз повидаться со Львом Николаевичем!..

Трагическим голосом произнесенные последние слова, по-видимому, подкупили и разжалобили, наконец, секретаря великого человека, и он «смилостивился» над странным стариком, допустил его к Толстому.

Но я помню, как от тех же самых слов: «ведьяуже умер телом-то, я только духом жив», – на меня вдруг, совершенно безотчетно, повеяло чем-то жутким, противуестественным, кошмарным, – совершенно так же, как если бы я заглянул в не зарытую еще могилу и увидал, что тот, кто лежал в гробу и кого считали мертвецом, вдруг зашевелился. Здесь же передо мной стоял живущий, заживо рекомендовавшийся мертвецом!..

«Телом умер, а духом жив. Нашел чем похваляться! Как будто бы и на самом деле умер. Ведь вот не умер же, а стоишь здесь и разговариваешь с Гусевым, и глаза с красными веками слезятся, и бороденку вытягиваешь. Зачем же клеветать на свое собственное тело? Преждевременно хоронить его? Кто дал тебе это право?! И что за странное своеволие для набожного человека! Именно, своеволие. Никакой я тут покорности не вижу. Все это – фальшь, наигранное…»

Приблизительно так думал или чувствовал я, глядя на старика.

И все старые дрожжи снова подымались в душе.

Свои сомнения, совсем неоформленные и гораздо более инстинктивные, чем сознательные, я принес в Ясную Поляну и тогда, когда я поселился там. У меня долго не было повода высказать их Льву Николаевичу, тем более что я признавался всеми и сам считал себя за «толстовца». Одно новое знакомство послужило таким поводом.

В январе 1910 года посетил Льва Николаевича петербургский студент Михаил Скипетров, сын священника и бывший семинарист, родом из Владимирской губернии. Это был юноша лет 25, некрасивый, с маленькими воспаленными глазками, неровными красными пятнами на щеках и клочковатой, плохо подстриженной бороденкой, – вообще неказистый. Но, видимо, способный и душевный. Мы встретились с ним сначала в Телятинках. С самого начала приезжий студент поразил меня своим усталым, измученным видом. Притом он сильно кашлял. На вопрос мой о здоровье Скипетров прямо ответил, что у него чахотка. Он рассказал также, что он уже не в первый раз посещает Льва Николаевича и, как бы в доказательство, показал мне старое письмо Льва Николаевича к нему^>9, в высшей степени ласковое и трогательное. Оказывается, первая встреча их в яснополянском парке отличалась необычайным душевным подъемом как у Льва Николаевича, так и у Скипетрова. Они оба, по словам Скипетрова, сидя на садовой скамейке, умиленно плакали и не могли от слез говорить… Что же было такого особо волнительного в их встрече? Скипетров, по его словам, рассказывал Льву Николаевичу историю смерти своего отца-священника, говорил о радостном ощущении силы жизни, несмотря на болезнь, о красоте природы. и Лев Николаевич плакал.