Вытесненные чувства боли, страха консервируются в зонах эмоционального напряжения. Я в своей книге «Жила-была девочка, сама виновата. От наивной дурочки к зрелой женщине» пишу, что законсервированные негативные эмоции подобны звездам – черным карликам, пожирающим энергию. Это – постоянно кровоточащие раны души. Как запах крови привлекает хищную акулу в океане к раненому пловцу, так и наши вытесненные в бессознательное страхи и боль привлекают в нашу жизнь абьюзеров.

Сейчас очень популярна книга про подсознание, которое может все. Конечно же, имеется в виду изобилие во всех смыслах. Но когда в твоем бессознательном много страха и боли, как правило, в твою жизнь приходят те, кто причинит новую боль.

Мы вытесняем боль и страх, не чувствуем их, но это не значит, что энергия этих деструктивных чувств исчезла в никуда. Как вы знаете, закон сохранения энергии гласит – энергия не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда. Мы бессознательно отправляем позывные боли в пространство, и оттуда приплывают, прилетают хищники. Человек с комплексом жертвы может стать преследователем и нападать на всех подряд. Либо его реакции несимметрично агрессивны, болезненны на стимулы окружающего мира.

Мировоззрение держится на фразе из романа Достоевского «Преступление и наказание»: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»

Есть третий путь – стать спасателем. Спасать других, потому что чувствуем боль других, но не свою, либо бежим от своих проблем, страхов. Спасатель опосредованно вступает в контакт со своей болью через боль другого. На самом деле нам нужно спасать самих себя, а не других.

Не устаю цитировать Серафима Саровского: «Спасись сам – и тысячи вокруг тебя спасутся».

Но спасатель – уже более высокий уровень личностного развития, чем абьюзер или жертва. Спасать или нападать? Это постоянный бег от одной вершины треугольника к другой: жертва – спасатель – абьюзер. Задача в том, чтобы выскочить из этого треугольника страданий.

У меня была возможность наблюдать циклический характер проявления сценария треугольника Карпмана на протяжении нескольких поколений. Дореволюционный геноцид проявился в сексуальном насилии, убийствах в третьем и четвертом поколениях.

Не хочу растекаться мыслью по древу, поясняя, почему психологический опыт, закрепленный на генетическом уровне, передается через поколение.

Я работала сначала с дочерью, а потом с мамой. В коммуникативных группах этих женщин были либо абьюзеры, либо абьюзированные, много насильственных смертей. То есть геноцид, страх насилия материализовался либо непосредственно в жизни, либо в ком-то из окружения. Сталкивая тебя лицом к лицу с насилием, оно – пространство – как будто бы говорит тебе: «Посмотри, я есть! Это было. Сделай же что-нибудь с этим!»

Важно вступить в контакт с личной жертвой.

Почему жертве трудно выстраивать свои границы? Потому что в детстве рядом со всемогущими агрессивными родителями она подавляла свою агрессию. Но тут и табу, которое передается, запрет на генетическом уровне – на родителя нельзя проявлять агрессию, нельзя защищаться. И поэтому механизм подавления агрессии усваивается, и дальше ребенок с ним идет по жизни.

Получается так, что вместо того, чтобы отстаивать свои границы в момент нападения, мы прогибаемся, становимся вогнутыми, а в идеале должны быть ровными. Непоколебимость личных границ достигается за счет контакта с агрессией. Абьюзер должен чувствовать на бессознательном уровне, что может получить сдачи от потенциальной жертвы.

«Сливание» границ равноценно потере энергии из-за того, что часть ее уходит на привычное с детства сдерживание агрессии. Потеря энергии в момент токсичного контакта может быть связана с тем, что она направляется внутрь, а не вовне.