Толпа подалась вперед, жадно впитывая каждое ее слово.

– Свобода, – мечтательно протянули люди вслед за ней. – Свобода…

– Только закройте глаза, – улыбнулась кошмарная ведьма, – и представьте, чтó это слово значит для вас – свобода…

Закройте глаза и представьте, что свобода значит для вас…

Какие простые слова.

Измученные, оборванные рабы закрыли глаза, и каждый вообразил свое, но все видели одно и то же. Ясное голубое небо. Полет верхом на драконе. Корабль, бороздящий по твоей воле беспокойные волны. Маленький домик в тихой деревеньке на небольшом островке, из трубы лениво поднимается дымок. Дом.

Где-то далеко-далеко от этих цепей, этих безнадежных песков, этих темных тюремных стен…

– А как же Клеймо? – выкрикнул один из рабов, позабыв свое место.

– Его можно выжечь, – ловко ответила ведьма. – Операция несколько болезненная, но ради СВОБОДЫ можно и потерпеть.

– Вы ведь лжете, маменька? – шепнул Элвин Вероломный.

– Разумеется, лгу, – сладко шепнула ведьма в ответ. – Клеймо убрать нельзя. Раб остается рабом навсегда.

Она повернулась обратно к толпе рабов:

– Завтра из Поиска вы принесете мне Камень, я знаю, что принесете!

Она спрыгнула со Стола и удалилась.

Ох уж эта ведьма. Она и ее сын были нехорошие люди. Очень нехорошие.

Черноволосая девчушка по имени Эггингарда показала Иккингу его место в углу одной из темниц Черного Сердца, служившей рабам спальней.

– Похоже, тут уже кто-то спит, – с сомнением произнес Иккинг.

– Нет. – Девочка твердо и печально помотала головой. – Раньше это была постель Недотепы, но он больше там не спит.

Иккинг устроил Одинклыка и Беззубика под потрепанным одеялом, которое принес с собой в рюкзаке. Затем там же, под одеялом, у них с Беззубиком состоялся спор шепотом.

– Беззубик, я же тебе велел не трогать несъедобное, помнишь? Погляди, ты мне в рубахе громадную дыру проел…

Беззубик округлил нефритовые глаза и невинно похлопал неприлично длинными ресницами.

– Это не Б’бе-беззубик… – пробубнил он с набитым ртом и с надеждой указал крылышком на Одинклыка. – Должно быть, это О-о-одинклык…

– Да у тебя лоскуток из пасти торчит, я же не слепой! – возмущенно прошептал Иккинг. – Лучше сознавайся!

Беззубик запротестовал:

– Нет, н-н-нет, нет…

Но пока он это говорил…

…у него изо рта выпала пуговица.

Иккинг и Беззубик уставились на нее.

У Беззубика все же хватило совести напустить на себя слегка виноватый вид.

– Из’звини, рубашка… – пискнул Беззубик. – Смотри, Б’бе-беззубик признался! – Он проглотил остатки рубашки. – Извини, п-п-пояс. Извини, верх штанов. Извини, карман безрукавки… О, у Б’бе-беззубика хо-хорошо получается сознаваться…

Иккинг вздохнул. Так у него не останется ничего необкусанного.

Вынырнув из-под одеяла, он повернулся к Эггингарде:

– А где теперь спит Недотепа?

Девочка нахмурилась. Она не ответила на вопрос, а просто сосчитала на пальцах прежних владельцев постели, где собирался ночевать Иккинг:

– А до Недотепы тут была Пучеглазая Герти, а до нее забавный парнишка с большими ушами, а до него Рукомаха – это за его свечку ты держишься. – (Иккинг отдернул руки от свечи, словно она была отравлена.) – И Ладошка Храбрый, и…

– Что случилось со всеми этими людьми? – спросил Иккинг в ужасе.

Эггингарда не ответила.

– Ты точно уверена, что в этой постели никогда не спал мальчик по имени Рыбьеног? – спросил Иккинг.

Эггингарда глянула испуганно:

– Рыбьеног – это такой высокий тощий мальчик с вьющимися волосами, в разбитых очках и с лицом как у селедки, который мечтал стать скальдом, точно как я?

– Да, – радостно подхватил Иккинг. – Это Рыбьеног!