Что уж тут непонятного. Это так похоже на Ваньку. Друг в беде. Другу помоги, не задавая вопросов… Я ежусь и без успеха пытаюсь устроиться поудобнее. Жмусь к Андрею, и он обнимает меня за плечи, трет их, стараясь согреть. Какие же тут все-таки стулья отвратительные, просто слов нет!

– Хороший, видно, парень у вас, – говорит Илья Валерьевич, откладывая последнюю грамоту.

Она из велоклуба, и там тоже что-то про взаимовыручку. Это они прошлым летом в Карелии катались. Илья Валерьевич откладывает грамоту и раздумчиво вздыхает, и от этого вздоха у меня вдруг возникает очень странное ощущение – как будто голова изнутри чешется, ото лба и до макушки, и кожа от этого словно бы немного перемещается… вот интересно, не это ли ощущение описывают люди расхожей фразой «волосы шевелятся на голове»?.. А следом догоняет другая мысль: в любой непонятной ситуации – работай. Собственно, эти рассуждения об этимологии в коридоре суда – типичный пример, как я спонтанно начинаю думать о работе в моменты, когда боюсь подумать о другом.

Андрей смелее меня – гораздо, гораздо смелее, – и он задает прямой вопрос:

– Чего нам ждать?

– И хотел бы вас утешить, да нечем, – отвечает Илья Валерьевич и, в лучших традициях, разводит руками. – Я буду ходатайствовать за то, чтобы мальчика отпустили под подписку о невыезде до основного суда… вот и зрение у него… он ведь без очков не может, и это при наших обстоятельствах хорошо… но… не хочу вас пугать, только и обманывать смысла не вижу… на моей памяти ни одного человека под подписку не отпускали… то есть вообще ни одного… вот после основного суда условные сроки – это еще помню… тоже крайне редко, однако случалось при благоприятном стечении… а так, чтобы до суда… нет… не было такого… вы поэтому пригото…

Илья Валерьевич говорит, и говорит, и говорит, а мы с Андреем слушаем, и слушаем, и слушаем замерев. Тупо слушаем – самый точный эпитет, когда тебе логически объясняют, что шансов нет. И тут – тоже как в каком-то кино, я это прямо чувствую – на лестнице раздаются стремительные шаги, и я сразу почему-то понимаю, что эти – наши, хотя в коридоре не сказать чтобы совсем никого, эти – точно наши. И действительно – к нам приближаются наши. Впереди шагает Ванька, выставив ладони перед собой, как будто несет в пригоршне воду и боится ее расплескать, а за ним следует добрый молодец, косая сажень, такой высокий, что едва не скребет затылком по низкому потолку. Ванька не сразу замечает нас, потому что он без очков, да в коридоре к тому же темно, плохо видно, будь у тебя зрение хоть единица. Мы вскакиваем, пытаемся идти навстречу, но нас оттесняют, не дают Ваньку даже обнять, даже просто нормально сказать «здравствуй» не дают, и вот уже вся кавалькада скрывается в проеме непонятно когда распахнувшейся двери. Следом впускают Илью Валерьевича, а когда мы пытаемся войти тоже, дверь закрывается перед нами.

Это называется «закрытое слушание».

Следующие непонятно сколько минут мы с Андреем сидим, притиснувшись друг к дружке, и гипнотизируем закрытую дверь.

Когда она открывается, первым выходит наружу давешний амбал и останавливается посреди коридора, придерживая ее за ручку. Сердце спотыкается. Сейчас будут выводить. Дальше пауза, и на порог выступает Ванька. У Ваньки в руках бумажка. Белый листок формата А4. В руке! То есть – в одной руке, потому что Ванька – без наручников. Он подслеповато щурится, выйдя со свету в темный коридор, и с некоторым сомнением – мы или не мы – идет в нашу сторону. И тогда я на нем висну. С разбегу. И больше никто меня не удерживает, не отстраняет.