Леди Шарлотта подняла глаза от вязания. Жестом призвав дворецкого к молчанию, она указала на герцогиню, раскинувшуюся на кушетке напротив, – глаза ее были накрыты платком, смоченным в лавандовой воде.

Ну, разумеется!.. Ее светлость накануне вечером играла в вист и, как это обычно случалось, когда их навещал викарий, чересчур увлеклась традиционными возлияниями. И это явствовало не только из того, что она берегла глаза от яркого света – картину довершали измятое платье из модного голубого муслина и слегка скособоченный рыжий парик.

– Ее светлость дурно чувствует себя нынче поутру, – шепнула леди Шарлотта.

– О-о-о, миледи, – шепнул дворецкий в ответ с улыбкой понимания.

Младшая дочь покойного графа Аргайлла и дальняя родственница герцога, леди Шарлотта Монтроуз была невысокой, довольно невзрачной дамой, полному лицу которой на редкость не шли кружевные чепцы на французский манер, которые она с упорством носила. Как раз нынче утром Макдугалу шепнула об этом тайная модница, миссис Кэрнесс, домоправительница, которая, к слову, если не носила форменные крахмальные черные платья, бывала порой одета куда лучше самой госпожи.

– Может быть, вы зайдете через часок? – прошептала леди Шарлотта. – К тому времени ее светлость наверняка проснется.

Макдугал кивнул. Леди Шарлотта знала ее светлость куда лучше многих, что было немудрено – она жила в замке Флорз вот уже восемь лет. В свете считалось, что она приехала погостить к своему кузену Роксборо, когда расстроилась ее помолвка с неким недостойным женихом. Но как бы там ни было, она так и не уехала из замка, и сейчас была столь же неотъемлемой его частью, как и сама герцогиня.

Макдугал склонился ниже:

– Может, я просто оставлю почту для ее светлости? Она прочтет ее, когда проснется… Прибыло послание, которое, я полагаю, будет ей…

– О-о-о, ради Господа Бога… – простонала герцогиня и поморщилась, словно звук собственного голоса причинял ей боль. Она приложила ладонь к платку, закрывающему глаза – в лучах солнца засверкали драгоценные перстни. – Умоляю, прекратите ваши мрачные перешептыванья! Так, должно быть, шепчутся монахини, замыслившие смертоубийство!

Макдугал с трудом удержался от смешка.

– Виноват, ваша светлость. Просто мне показалось, вас заинтересовало бы только что полученное послание.

Графиня слегка отогнула край платка, смоченного лавандой, – показался крупный породистый нос с горбинкой и яркий голубой глаз.

– Он ответил?

– Да, ваша светлость. Что само по себе изумило всех нас.

Одной из привилегий житья в услужении у леди Маргарет – а Макдугал поступил к ней на службу еще мальчишкой, то есть задолго до того, как она вышла за Роксборо и стала герцогиней, – было право время от времени откровенно высказываться. Макдугал этой привилегией, разумеется, не злоупотреблял – для этого он слишком дорожил и своим положением, и самой герцогиней.

Герцогиня отняла от лица платок и осторожно выпрямилась, привычным жестом поправив свой парик. Макдугал протянул ей серебряный поднос – на нем, в стороне от прочих писем и карточек, лежал небольшой конверт.

– Послание от лорда Синклера, ваша светлость.

– Благодарю.

Герцогиня вскрыла конверт. Леди Шарлотта следила за герцогиней горящим взором – отвлек ее серебристый мопсик, нацелившийся на моток пряжи, лежащий в ее корзинке для вязанья.

– Прекрати, Минни! Не смей трогать мою пря…

– Тысяча чертей! – Герцогиня смяла листок.

На круглом лице леди Шарлотты отразилось разочарование.

– Он не приедет?

– Нет, пропади оно всё пропадом! – Герцогиня швырнула смятый листок в камин. – Мой внучатый племянник не почтит своим присутствием ни мой званый обед, ни мой Зимний Бал! Единственное, что извиняет отчасти такую бессовестность… ну, если это можно так называть, – это его обещание навестить меня по возвращении из путешествия, которое он задумал. Но это будет спустя целый месяц после моих торжеств!