– Так, девчонки, все на кухню, – скомандовала Машка, прервав какие-то нерадостные Настины мысли. – Нужно еще кучу всего нарезать. Там такой фронт работ – мне одной не справиться…

Фронт работ был действительно большой. Этому способствовала широкая натура Лариски. Всегда она на их сборища приносила кучу всякой вкуснятины, делала она это щедро, откупаясь таким образом от необходимости самой стоять у плиты и что-то готовить. Вся Лариска была в этом – она просто заходила в какой-нибудь хороший магазин и кидала в корзинку артишоки и банку с икрой, какую-нибудь безумно дорогую ветчину, или экзотический рулет из нескольких сортов мяса.

Лариска была широкой натурой, широкой и какой-то необузданной.

Настя не раз думала, что просто не попала Лариска в руки к настоящему и сильному мужику, который бы ее приструнил, приструнил так, что она забыла бы обо всем своем феминизме, прямолинейности, бурности. И стала бы она – как Машка – нежная и мягкая. И начала бы готовить борщи и печь пирожки. И была бы счастлива тем простым женским счастьем, о котором и мечтает каждая женщина.

– Что-то Люська запаздывает, – сказала Лариса, и, встретившись глазами с Настей, они улыбнулись друг другу, понимая, о чем подумала каждая.

– Как бы они там не переругались за два часа до Нового года, – озвучила свои мысли Лариска, и сказала она это спокойно, не волнуясь на самом деле о том – переругаются они или нет. Потому что ругалась Люська с мужем постоянно, бурно, с каким-то итальянским темпераментом, и не раз Лариска подкалывала ее:

– Твоя мамаша, Люськ, тебя точно с каким-то итальянцем заделала, врет она, что дядя Вася – твой папа. Мать у тебя – само спокойствие, отец – сама сдержанность, тебя же вечно черти раздирают: столько криков, столько визгу, как будто кошку дерут. И, главное, – всегда на пустом месте. Только что у вас – «куси-пуси», и тут бах – скандал. И с такими криками, с такими воплями – ой, мама моя дорогая…

Лариска всегда, даже когда начинала говорить о Люське спокойно, приходила к тому, что слов ее не хватало, и заканчивала она свои монологи этим, уже привычным – ой, мама моя дорогая…

– А ты сама, почему сегодня одна? – задала Настя вопрос, который все как-то не успевала задать, окунаясь в свои мысли. – Я думала, ты сегодня познакомишь нас со своим новым бойфрендом…

– Нету бойфренда! – как-то заносчиво сказала Лариска, – кончился весь бойфренд. И конца не оставил!.. – Лариска захохотала над тем, что сказала, и Маша, которая зашла в кухню как раз в конце Ларискиной фразы, удивленно переспросила:

– И конца не оставил?..

Они расхохотались дружно, хотя ничего смешного не было ни в Машкином вопросе, ни уж, конечно, в том, что Ларискин бойфренд кончился.

И что-то нервное было в их смехе, и Настя, смеясь, подумала вдруг – смех сквозь слезы, потому что какая-то горечь была в этом смехе, и у каждой – своя.

– Отправила я своего бойфренда куда подальше и сказала, чтобы больше не возвращался, – отсмеявшись, сказала Лариска, сказала как-то озорно, весело, хотя, точно, ничего веселого в этом не было.

– Но вы ведь с ним совсем недавно познакомились, – сказала добрая Машка, – может, надо было подождать, попробовать…

– Ну, уж нет! Нечего там было пробовать! – сказала Лариска тоном, не терпящим возражений, и добавила вдруг мягко и как-то вкрадчиво. – Девочки, я же – как собака. Я же их нутром чую. Меня не проведешь. Если собаку кто-то хоть раз ударит или обидит – она больше этому человеку ни за что не поверит, потому что знает – на что он способен. Вот и я – как собака. Мне второго раза не надо. Если мужик в одном месте показывает себя как не мужик – он уже нормальным мужиком быть не может. А мне такого добра не надо. Пусть его молоденькие свистульки подбирают, которые еще не знают, что это такое, когда мужик об тебя ноги вытирает. А он начнет их вытирать. Мужики – они же тоже собаки: если ты дашь ему тебя за палец укусить, жди – он тебя всю искусает…