Все это было лишь слабой прелюдией к тому, что нас ожидало в большой войне. Страна сама к ней стремилась, чтобы утвердить строй, похожий на советский, во всем мире. Песня «Если завтра война» раздавалась из громкоговорителей на каждом углу. Я был уверен, что если война произойдет, то мы всех фашистов перебьем запросто. Мирная интерлюдия между двумя войнами была счастливым, но быстротечным эпизодом. Период передышки по иронии судьбы был заполнен мирным договором СССР с гитлеровцами и нашей активной помощью Германии, позволившей ей быстро подготовиться к нападению на нашу беспечную державу с ее «мудрым» и «великим» вождем. Он не только прошляпил начало войны, но позаботился обескровить свою армию террором против ее командного состава, а также предоставил Германии все необходимое для ведения войны. Отсюда и кошмар 1941 года.

Мне и моей маленькой семье довоенное время казалось безоблачным. Занятия в школе шли своим чередом, мы с мамой отделились от дяди, приобретя отдельную одиннадцатиметровую комнату в Лештуковом переулке. Это было совсем близко от прежнего нашего жилья, и я продолжал поддерживать прежние связи со своими дворовыми друзьями. В начале июня 1941 года мама отправила меня к тете Маше. Ничего не предвещало каких-то потрясений.

Помню 22-е июня как сегодня. Мы с Гавой пошли на пляж купаться и, возвращаясь, увидали толпу народа, слушавшего радиопередачу под большим тарелочным репродуктором. Мы присоединились к ним. Это была речь Молотова о нападении фашистов и объявлении войны с Германией. Люди расходились сумрачные, погруженные в свои думы. Я шел домой, ликуя. Вспоминаю свои бредовые пионерские размышления: «Наконец-то наступил решающий момент. Это – столкновение двух противоборствующих систем. Никакого сомнения – через пару месяцев мы будем в Берлине, и страна заживет еще лучше».

Следующие несколько дней оставались внешне спокойными, хотя были заполнены нервозными событиями. Меир, старший сын в семье, только что закончил выпускной год в школе. Он был комсомольцем и немедленно завербовался в народное ополчение. Ему выдали винтовку, и он уходил куда-то патрулировать по улицам города. Дядя по приказу сверху выкопал большую яму во дворе нашего дома, где могли прятаться от бомбардировок члены семьи и наши соседи. Он накрыл яму бревнами, и это оказалось самым мудрым поступком из всех прочих событий того времени. Мы, мальчишки, все воспринимали как незначительные детали, и никакого значения им не придавали. Все было максимально интересно и будоражило, но конкретный смысл происходящего был нам недоступен. Я продолжать читать книги про Ната Пинкертона и обращал мало внимания на окружающих. Когда над городом пролетали самолеты, мы забирались на крышу нашего дома (это было деревянное одноэтажное строение, и мы забирались на крышу по обычной приставной лестнице). Оттуда наблюдали за самолетами.

Все мгновенно изменилось утром 8-го июля. Послышался шум моторов, и мы с Гавой бросились на крышу. Самолетов было необычно много, и они летели звеньями по три-пять машин. Вдруг я увидел, что от самолетов отделяются какие-то предметы и летят к земле. Послышались многочисленные взрывы и мы поняли, что город бомбят. Мы немедленно скатились на землю и побежали к вырытой дядей яме. Там уже были напуганные взрывами люди. Яма быстро наполнялась. Последним спустился дядя. Он сидел в доме и читал газету; так, с очками и газетой в руках, он спустился в убежище и закрыл за собой входной люк. Количество взрывов возрастало, стенки ямы ходили ходуном и грозили обвалиться. Все испуганно сидели и молчали. Наконец бомбежка прекратилась, и мы вышли наружу.