Когда Сингер в 1975 году начал движение за освобождение животных, он утверждал, что здесь потребуется больше альтруизма, чем для любого предыдущего освобождения, ведь люди будут бороться не за других людей, а за другие виды. Тем не менее межвидовой барьер – нашу предвзятость в отношении других животных – можно снизить. Определенно, мы не хотим процветать за счет страданий животных – не больше, чем хотим наживаться на потогонном и детском труде.

О справедливом отношении к животным естественным образом должен задуматься любой, кто верит в наши общие истоки, но это происходит не всегда. Возьмем Чарльза Дарвина, который сделал для формирования наших взглядов на животный мир больше, чем кто бы то ни было. Он опроверг представление, что люди полностью отличаются от других видов и превосходят их. Именно поиски общего предка впоследствии привели ученых к исследованию поведения шимпанзе и открытию эмоциональных сходств между нами. Дарвин не выносил жестокости по отношению к животным и, как мировой судья, наказывал нарушителей.

В то же время он никогда не высказывался об этосе жизни рядом с животными. «Тебя не заботит ничего, кроме стрельбы, собак и ловли крыс. Ты опозоришь и себя, и всю семью», – видимо, возмущался отец, когда будущего естествоиспытателя в восемнадцать лет отчислили с медицинского факультета. Дарвин обожал охотиться и не подвергал это занятие критике. Он не участвовал в вегетарианском движении XIX века. Он не просто ел мясо, но и не испытал ни малейших угрызений совести, съев нескольких черепах на Галапагосских островах. И это притом что ему было известно, что на острове их почти перебили, а мясо он нашел в целом «очень неинтересным». На первом месте у Дарвина стояло любопытство. Он вспоминал, как, посещая один из островов, который сегодня входит в состав Чили, заметил лисицу очень редкого вида. «Я сумел тихо подкрасться к ней сзади и ударить по голове геологическим молотком. Теперь… ее демонстрируют в музее Зоологического общества». Дарвин убивал птиц и ящериц, чтобы разобраться, что они едят, и отстаивал вивисекцию – вскрытие живых животных в лабораториях, – если ее проводят по уважительной причине. Как и многие наши современники, он был способен отодвинуть страдания животных в дальний угол разума. «Из-за этого вопроса мне делается плохо от ужаса, так что я больше не скажу о нем ни слова, иначе не усну ночью», – писал он другу по поводу вивисекции. Дарвин любил посещать Лондонский зоопарк и пожертвовал ему свою коллекцию птиц и млекопитающих, хотя условия там в то время иногда удручали. Дженни – молодая самка орангутана, за которой Дарвин, исследуя эмоции животных, любил наблюдать в этом зоопарке в 1838 году, – умерла от болезни, не прожив и двух лет после прибытия. Ее короткую жизнь нельзя назвать исключением. Дарвин рьяно возражал против рабства, но в вопросах благополучия животных не был провидцем. В глазах общественности дарвинизм стал ассоциироваться с жестокой, аморальной борьбой за выживание. Разбираться в смысле своих научных открытий для наших отношений с другими видами основоположник дарвинизма предоставил последующим поколениям.

Хорошо то, что, когда люди все же находят время подумать о животных, они зачастую и правда меняют свое поведение. Одним из самых знаменитых защитников природы был Питер Скотт, сын капитана Скотта, исследователя Антарктики. Он родился в 1909 году и стал одним из основателей Всемирного фонда дикой природы (знаменитый логотип с пандой – тоже его творение; на нем остановились отчасти из-за того, что черно-белое изображение проще копировать). Он обожал птиц и вдохновил очень многих борцов за окружающую среду. В то же время бо́льшую часть своей жизни он любил стрелять по птицам. «Охотиться – часть мужского инстинкта, а птицы инстинктивно готовы, что на них охотятся», – писал он впоследствии. Заявление об инстинктивной приспособленности птиц к дульнозарядным ружьям всегда звучало натянуто: когда Скотту было за сорок и он воочию увидел, как проста и жестока стала стрельба, он примечательно резко изменил свое мнение.