– Знаешь, сынок, – сказал мне отец, – когда-то и я был таким же. Стоило нам собраться где-то в количестве больше двух человек, то ли за бутылкой, то ли без бутылки по работе, сразу начинались разговоры о войне, кто и где был, что он делал, кто и сколько немцев убил, как жили в Германии после победы, как освобождали те или иные города. Много на войне было того, о чём можно рассказывать, рассказывать и рассказывать. И у твоего отца, как и у всех, было что порассказать. Иногда фронтовики в чём-то не соглашались по поводу того или иного эпизода войны, характеристик командиров и генералов, дело доходило до того, что начинали хватать друг друга за грудки, бить по морде, благо, если ты в людей стрелял, то угрызений совести от того, что кому-то нос расквасишь, никогда не возникает. Подумаешь, какое дело. Драка – это как бой. Один раз подрался, два раза подрался, а потом уже будешь распускать кулаки, куда ни попадя, пока не найдётся боец, который тебя отделает, да ещё ногами попинает так, что потом человек начинает задумываться, а стоило ли кулаки распускать. В войне мы показали, что, несмотря на нашу отсталость, не стоит русских задирать, долго запрягают, зато потом несутся во весь опор. А война – это болезнь, и всех участников войны надо серьёзно лечить.

По рассказу отца, году в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году на медобследовании, а завод наш как военная организация и обследования были ежегодные, обнаружили у него свинец в крови. Он тогда в основном со свинцом работал, паяли свинцовые соединения охладителей, делали свинцовые покрытия, под горелкой свинец расплавлялся, как вода, и нужно было ухитряться не слить его, а равномерно распределить по поверхности трубы или стыка. Пары свинца опасная штука. По тогдашним временам, крест на бате поставили.

В войне за пять лет уцелел, как-то снаряды и пули мимо летели, а тут в мирное время свинцовая пуля подкосила. Работу со сваркой ему запретили, стали кормить разными лекарствами, на курорты отсылать за казённый счёт. У нас тогда мало кто видел хорошего, а он поездил по ю́гам, процедуры принимал, и без женщин не обходилось, и все разговоры снова сводились к войне. Лечение результата не давало. А тут закончилось дело «врачей-вредителей», стали возвращаться врачи ещё с дореволюционным образованием и с фамилиями не совсем русскими.

– При чём здесь фамилии, – говорил отец, – специалист это и фамилия, и должность, и звание. Если еврей, то ты у него лечиться не будешь? Ну и не лечись. Иди, ищи себе другого врача.

Вернулся и заводской доктор. Его за глаза звали «батенька», потому что он ко всем, невзирая на возраст», обращался «батенька». Пришёл и отец к нему.

– Так, батенька, – говорит он, – чего же это вы не лечитесь? На курорты ездили, процедуры принимали, а уровень свинца в крови и не понизился. Вы что же, белокровие себе хотите заработать?

– А что делать, доктор, – говорит батя, – испробовал всё, что было возможно, а толку никакого, и фронтовые рецепты по выгонке всяких хворей, и методы дедовские и всё без толку.

– Ладно, – говорит доктор, – есть у меня рецепт, но только ты об этом никому не говори: тебя на смех поднимут, а меня с работы выгонят. Всё равно я на прицеле из-за своей фамилии да из-за родственников моих, что в госпиталях работали и в белых, и в красных. Должен ты, Иван, каждый день выпивать по поллитровке хорошего вина, виноградного, и лучше красного. Учти, что ты будешь пить лекарство, а не вино. Даже вода становится горькой, если её как лекарство пьют. Не вздумай пить вместе с кем-то. От одной бутылки наши мужики только трезвеют. Иди домой, выпей бутылку сам, жене рюмочку налей, объясни, что к чему и попроси языком не трепать.