Половая зрелость у жительниц тихоокеанских островов…

Хороши собой…

Приносились в жертву…

Малый объем черепной коробки…

Большая активность подсознания…

Меньший волосяной покров…

Моральная, умственная и физическая неполноценность…

Любовь к детям…

Дольше живут…

Более слабая мускулатура…

Сила привязанности…

Тщеславны…

Легче поддаются воспитанию…

Мнение Шекспира…

Мнение лорда Беркенхеда…

Мнение декана Айнджа…

Мнение Лабрюйера…

Мнение д-ра Джонсона…

Мнение г-на Оскара Браунинга…

Здесь я перевела дух и приписала на полях: «И почему это Сэмюэл Батлер говорит: „Умный мужчина никогда не скажет, что он думает о женщинах“?^>23 По-моему, умные мужчины ни о чем другом и не говорят». Но главное, что они думают все по-разному,– я откинулась на спинку стула, уже обозленно глядя в необъятный купол библиотеки. Например, Поуп^>24: «У большинства женщин нет ни капли характера». А вот Лабрюйер^>25: «Les femmes sont extrêmes, elles sont meilleures ou pires que les hommes»[3]. Явное противоречие у проницательнейших наблюдателей-современников. Способны женщины к наукам? Наполеон считал, что не способны. Д-р Джонсон был другого мнения[4].

Есть ли у женщины душа? Находятся дикари, которые говорят: нету. Другие, наоборот, считают женщин чуть не святыми и поклоняются им[5]. Одни мудрецы заявляют, что женщины неразумнее мужчин, другие – что они глубже. Гёте чтил их, Муссолини презирает. Кажется, во все времена мужчины думали о женщинах, и думали по-разному. Ничего не поймешь – с досадой я глядела на соседа, аккуратненько выводившего итог под А, В и С, тогда как мой блокнот бунтовал противоречивыми цитатами. Неприятно, глупо, обидно. Истина прошла сквозь пальцы, как песок. Вся до крупинки.

Нельзя же мне пойти домой, размышляла я, и выдать за серьезное изучение проблемы женщины и литературы рассуждения о том, что у женщин волосяной покров меньше, чем у мужчин, или что у жительниц тихоокеанских островов половая зрелость наступает в девять… или девяносто лет? – даже почерк совсем развинтился. Стыдно после целого утра работы показывать какую-то чепуху. И если я не откопала истину о Ж в прошлом (так я сокращенно стала называть женщину), то зачем беспокоиться о ее будущем? Нет, видно, пустая это трата времени – обращаться к многочисленным ученым, крупным специалистам в области женского вопроса и влияния женщин на политику, детей, зарплату, нравственность и так далее. Их книг и раскрывать не стоило.

Размышляя, я рассеянно водила карандашом по бумаге вместо того, чтобы писать заключение, как мой сосед. Вырисовывалось чье-то лицо, чья-то фигура. Да ведь это же профессор фон X, высиживающий свой монументальный опус «Умственная, нравственная и физическая неполноценность женского пола». Профессор вышел у меня очень некрасивым. Толстый, с огромной челюстью, глазки узкие, лицо багровое. По его выражению было видно – он рассержен; всаживает перо в листок, словно хочет прикончить одну зловредную букашку – и уже прикончил, да показалось мало, требует новой жертвы, и все равно у него, видно, оставался повод сердиться и раздражаться. Может, из-за супруги?– подумала я, разглядывая набросок. Она влюбилась в кавалериста? Стройного, элегантного, в каракулевой бурке? А может, если принять Фрейда, над его колыбелью расхохоталась прелестная шалунья? Потому что и в детстве, наверное, профессор на всех дулся. Как бы ни было, у меня он вышел очень злым и очень гадким со своей книгой об умственной, нравственной и физической неполноценности женского пола. Рисовать картинки – конечно, праздный способ подводить итоги. Но бывает, именно в минуту праздности, полудремы правда и выходит наружу. Простейшее психологическое действие – не сравнить с психоанализом – открыло мне, что своего профессора я набросала осерчав. Моим карандашом незаметно овладел гнев. Только откуда он взялся? Интерес, растерянность, веселье, скуку – все эти чувства я хорошо помню. Но гнев?.. Неужели он затаился гадюкой? Да, отвечал рисунок. Он ясно указывал, откуда исходил этот злой дух: из безоговорочного заявления профессора о моей умственной, нравственной и физической неполноценности. И – заколотилось сердце, запылали щеки. Я вспыхнула от гнева. Естественная человеческая реакция, хотя, может, и глупая. Кому понравится, если про него за глаза сказать, что он от природы ниже самого скромного представителя человеческого рода? Я взглянула на сопящего рядом студента, в мятом галстуке, две недели не бритого. В каждом сидит какое-то глупое тщеславие. Так уж устроен человек, подумала я, быстро зачеркивая свой набросок сердитого профессора. И вот он уже не профессор, а неопалимый куст или хвост пылающей кометы – словом, призрак, лишенный смысла и человеческого подобия. Вязанка хвороста, зажженная на Хемстед-Хит