И только сейчас Маринка вдруг поняла, как сильно подставила её перед отцом. Не дай бог всё вскроется — отец не простит. Не с его характером прощать такое. Будет страдать и жрать свой диктаторский кактус, но нарушения своих правил с рук не спустит. И что тогда? Ну не выдержит Оксанка, плюнет и уйдёт — они ведь даже не женаты! — и всем четверым разом станет плохо. А всё потому, что одна самонадеянная дура решила, что уже выросла.

— Спокойной ночи, — заглянула к ней перед сном Оксана.

— Оксан, — села на кровати Маринка, — прости меня, а?

— Ты понимаешь, что я за тебя волнуюсь? — подсела та к ней. — И отец волнуется. И что я не могу между вами разорваться? Понимаешь?

Маринка порывисто обняла её, уткнулась носом в плечо.

— Я не хотела. Не думала, что так получится. Ты только не уходи от нас, ладно?

— Я не собираюсь никуда уходить, но если с тобой что-то случиться, боюсь, отец сам меня выгонит. За ненадлежащее исполнение служебных обязанностей! — Она говорила шутливо, но Маринка чувствовала в её голосе потаённую горечь. — Надеюсь, прошлой ночью ты не наворотила ничего такого, что уже не исправить? — заглянула Маринке в глаза. — Ты понимаешь, о чём я?

Маринка испуганно кивнула.

— Да. В смысле нет! Не наворотила!

— Хорошо. Давай договоримся, что больше это не повторится. Да?

Она ушла, а Маринка ещё долго лежала и думала — а вдруг наворотила?

***   ***   ***

Очнулся. Вокруг темно, в лицо что-то тычется. Доносятся обрывки музыки, смех. Не с первой попытки, но удалось подняться — оказалось, вокруг какие-то ветки. Стал из них выбираться — покатился вдруг куда-то. Внизу долго приходил в себя: в голове били набаты, бок со стороны спины, плечо и бедро тянуло противной болью. Собрался, поднялся на четвереньки. Чуть в стороне с рёвом проносились машины. Дорога. Посидел немного, приходя в себя. Обернулся — выше по склону белела полукруглая стена «Якоря», ярко горели панорамные окна, на террасе толпились гости со свадьбы. Чуть ниже тянулось ограждение из кустов сирени. Вот из них-то он только что и «выпал» Вот в них-то его и скинули, отпинав для начала и слегка порезав. Ощупал плечо — мокрое и липкое, то же и с боком.

Каким-то чудом добрался до своего жигулёнка. При включённом свете через прореху в штанах осмотрел рану на бедре — колотая, противная, но неглубокая, может, сантиметров пять. Болеть, конечно, будет долго, но опять же — хорошо, не перо под ребро.

Пока сидел, ещё ничего, даже без приключений довёл машину до дома, но стоило встать — шатало так, что приходилось держаться за стены. Кое-как поднялся на второй этаж, но вот с попаданием ключом в замок возникли проблемы — раненная правая рука дрожала, и всё расплывалось перед единственным видящим глазом.

Щёлкнула соседская дверь.

— Ой, Данила, ты что ли, а я-то думаю... — и баба Маша осеклась. — Батюшки-и-и... Что случилось?

— Нормально всё, баб Маш. Просто подрался.

— Да ты же в крови весь! Тебе, может, скорую вызвать?

— Не. Я сам. Не переживайте. До свидания...

— Погоди, тебе тут передали!

— А, спасибо, — ни хрена уже не соображая, кивнул Данила и, стараясь не рухнуть при соседке, ввалился в квартиру. И рухнул уже там.

В темноте и тишине ненадолго забылся прямо в коридоре на полу. Очнулся и не сразу понял, где находится. Помогла дурацкая картинка на стене: сестрица Алёнушка и братец Иванушка покрытые фосфоресцирующим составом — её когда-то сто лет назад подарил матери отец. Ещё до развода. Интересно, почему она забрала себе отцовский дубовый стол, а свою картинку оставила? Мысли роились идиотские, но они привели в сознание.