Постепенно людям в демократическом мире стало ясно, что это противоречие – претендовать на то, чтобы быть демократическим обществом и при этом покупать и продавать людей как собственность. Произошло то, что мы повысили наше коллективное осознание того, что мы за существа, а именно, что мы не товар, который можно купить или продать. Один класс людей не может владеть другим классом людей. Таким образом, наступил момент, когда современные демократические государства начали отказываться от рабства. Просто стало очевидно, что это следующий логический шаг для общества.
Потерянный рост счастья
Что ж, я верю, что наши современные демократические общества находятся на грани следующего прорыва, и это является естественной частью прогресса, но мы ещё не смогли оставить позади это наследие. И именно потому, что мы не решили вопрос о том, что мы за существа, мы не смогли признать, что огромный прогресс в материальных условиях жизни не привёл к соответствующему росту счастья и благополучия.
Как будто никто не может сказать открыто о том, что в то время, как мы становимся всё более богатыми в материальном плане, мы становимся всё более обеднёнными психологически. Общество всеобщего благополучия не произвело душевного благосостояния. Для меня это означает, что мы (в течение некоторого времени) топчемся на месте в вопросе о том, как люди становятся счастливыми. Мы не добиваемся прогресса в вопросе о том, что заставляет нас «тикать». Хотя пока мы ещё тикаем.
Главная причина, конечно, в том, что мы не преодолели раскол между христианством и материализмом. Итак, позвольте мне рассказать о том, как эти две системы мышления повлияли на меня.
Почему христианство не удовлетворило моё любопытство
Очевидно, я никогда не мог согласиться с тем, что авторитетные деятели религии и материалистической науки были единственными людьми, которые могли знать что-либо о более глубоких вопросах. Я всегда знал, что у меня есть возможность узнать и решить это самостоятельно. Вот как это выглядело для меня в детстве.
Хотя многие люди в современных демократических государствах, кажется, потеряли веру в христианство, оно всё ещё оказывает очень тонкое влияние на наше мышление. В Дании есть лютеранская государственная церковь, и люди автоматически становятся её членами при рождении. Моя семья была типичной датской семьёй в том смысле, что они не были религиозны, но они и не отказались от своей принадлежности к государственной церкви. Я был крещён в церкви в младенчестве, но я не помнил это событие, поэтому оно не играло большой роли в моём детстве. Я думаю, что ходил в церковь один или два раза в раннем детстве (свадьба и похороны). Мой следующий близкий контакт с церковью был на моей конфирмации*. Это событие стало для меня большим разочарованием.
Незадолго до нашей конфирмации священник из государственной церкви стал приходить в наш класс два раза в неделю, чтобы давать нам уроки. Они должны были подготовить нас к утверждению нашей христианской веры. Я думаю, что большинство моих одноклассников согласились пройти конфирмацию только для того, чтобы устроить большую вечеринку и получить подарки, которые являются частью датской традиции. И всё же я с нетерпением ждал уроков, потому что впервые в жизни общался со священником и думал, что он сможет дать мне ответы на мои вопросы.
Во время первых двух уроков я был очень внимателен и задал несколько вопросов. Однако, я быстро понял, что у священника было не больше ответов, чем у других взрослых, которых я встречал в детстве. Это потрясло меня! Я просто не мог представить себе человека, который решил стать священником, но, очевидно, не задумывался о более глубоких вопросах жизни. У меня было ощущение, что цель религии – помочь людям разобраться с более глубокими вопросами (позже я понял, какова истинная цель религии). Я предположил, что если человек решил стать священником, то только потому, что у него был личный интерес к этим вопросам. И, конечно же, институт, который выжил на протяжении веков и утверждал, что представляет Бога и Иисуса, должен был найти способ помочь своим собственным священникам решить эти вопросы.