В свете исторической реальности этого аналитического выбора следует спросить: действительно ли невроз навязчивости был с самого начала обречен на то, чтобы поначалу соседствовать с истерией, при этом четко удерживаясь на своей нозологической половине, а после уступить популярную сцену другим, более интересующим широкую публику расстройствам?

Такая форма вопроса позволяет запросить клиническую историю психоанализа с позиции, на которую достаточно редко встают исследователи и которая еще реже становится поводом для описания взаимодействия аналитика с этими основными расстройствами, хотя именно эта позиция и является для психоанализа внутрианалитической, в отличие от подхода, для которого клинические проявления имеют самостоятельное нозологическое значение. Позиция эта должна рассматривать исторический подъем и упадок каждого из больших душевных расстройств в свете того, что Лакан называет «желанием аналитика». Речь идет не о «личном бессознательном» того, кто ведет анализ, а о предрасположенности, в силу которой сама теория психоанализа является результатом дискурса определенного типа. В этот дискурс, как и в любой дискурс вообще, особым образом вписана возможность реализации влечения через знание – в данном случае, это знание аналитика, большая часть которого, что характерно для знания вообще в том виде, в котором его существование застал Фрейд, является бессознательным.

В этом дискурсе все то, что для специалистов врачебного профиля является психической данностью, получает дополнительное значение. Истерия, навязчивый невроз или психоз больше не являются фактами нозологической реальности, по отношению к которым анализ предназначен для их изучения и корректировки. Их реальность находится совершенно в ином месте – там, где желание аналитика принимает определенную форму, предрекающую ход, который анализ примет. Именно это желание и находится за спиной у той воображаемой фигуры психоаналитика, ради которой анализант в свой анализ приходит.

Этому процессу как раз и обязано хорошо известное лакановское наблюдение, согласно которому, невзирая на физиологическую зримость того же большого истерического расстройства, истерический субъект, будучи знаменитым персонажем ранней клинической сцены, по сути вызван к жизни эффектом переноса.[4] При этом Лакан отмахивается от расхожего мнения относительно того, что перенос вызван пресловутой «нейтральностью» анализирующей фигуры, о которую желание пациента, направленное на врача, разбивается как о мраморную статую. Напротив, в основе предполагаемого бесстрастия аналитика лежит аналитическое желание, которое смещает фокус аффекта, при этом отнюдь не устраняя его полностью. Именно это подразумевается, когда Фрейд недвусмысленно заявляет, что истерическому субъекту необходимо «отказывать в удовлетворении».[5] Если такого рода отказ и приписывается внешней бесстрастности специалиста, то результаты его далеки от успокоительного влияния. Отказывать в удовлетворении – означает дополнительно усиливать и воссоздавать истеризацию, делая ее таким образом аналитическим и анализируемым фактом.

Тем не менее, отказ не является мерой, которая фигурировала бы в речи Фрейда в режиме чистого предписания. С одной стороны, Фрейд действительно постоянно берет рекомендательный тон, что заставляло многие поколения аналитиков думать, будто речь идет об описании приема, об элементах аналитической техники. При этом упускался из виду тот факт, что речь также идет о желании аналитика как желании самого Фрейда – о причине, побуждавшей его отвечать отказом там, где у анализируемого субъекта заявляли о себе позывы наслаждения. Фрейд не был в отношении этого полностью бессознателен – он прекрасно умел объяснить, почему этим позывам уступать не следует и какими негативными и разрушительными для того же анализа эффектами это чревато, но сама эффективность данного приема указывает, что без глубинного