– Лорду Паркеру все равно! Он уже умер. Сейчас нужно что-то сделать для Макса!

Папа пытался как-то ее урезонить, но она кричала в ответ:

– Нет! Меня больше ничего не волнует! Макс – это самое важное!

Мама пристала к ни в чем не повинной даме из Польши, которая оказалась за соседним столом.

– Неужели недостаточно того, что мы все потеряли в Германии? Неужели недостаточно того, что нам снова и снова приходилось начинать жизнь заново?

– Может быть… – начал папа.

Но мама от него отмахнулась.

– Мы несколько лет пытались противостоять Гитлеру! – кричала она. – А англичане все это время считали его джентльменом приятным во всех отношениях. И вот когда наконец и над ними закапало, – закончила мама в слезах, – единственное, что они в состоянии сделать, это интернировать Макса!

Анна чувствовала себя совершенно беспомощной. Папа протянул маме носовой платок, та вытерла нос. Дама из Польши поднялась навстречу какому-то мужчине, и они перешли на польский. Анна услышала слово «Роттердам». К даме и мужчине присоединились другие поляки: все были очень возбуждены.

Наконец один из них повернулся к папе и, запинаясь, сказал по-английски:

– Немцы бомбят Роттердам.

– Говорят, десять тысяч убитых, – добавил другой.

Анна никогда не видела мертвого человека. Как можно представить себе десять тысяч убитых?

– Бедные люди, – сказал папа.

Он имеет в виду тех, кто умер, или тех, кто остался жив?

Дама из Польши присела на свободный стул и сказала:

– Так же было в Варшаве.

А другой поляк, который видел Варшаву после бомбежки, попытался это описать:

– Все исчезло. Исчезли дома. Исчезли улицы. Перестаешь ориентироваться… – он развел руки, пытаясь охватить много разных вещей, которые вам уже не отыскать. – И повсюду трупы…

Дама из Польши кивнула.

– Я пряталась в подвале, – вспоминала она. – А потом пришли нацисты – искать евреев.

В холле было очень жарко, и Анна внезапно почувствовала, что ей нечем дышать:

– Я неважно… себя чувствую… – странно слышать, какой у нее тоненький голосок…

Мама и папа бросились к ней. Кто-то из поляков с трудом, но открыл окно. Со двора в холл ворвался поток холодного воздуха, и Анна пришла в себя.

– Ну вот, у тебя снова нормальный цвет лица, – заметил папа.

– Наверное, ты перегрелась! – решила мама.

Кто-то из поляков принес Анне стакан воды. После этого мама уговорила ее идти домой к Бартоломью и лечь в кровать: нужно немножко отдохнуть. Анна кивнула. Мама вышла ее проводить.

– Я позвоню тебе, если что-нибудь станет известно про Макса, – крикнула мама вслед Анне, когда та уже шла по улице.

Даже на расстоянии Анна чувствовала мамин ужас. Когда она дошла до угла Рассел-сквер, маму уже не было слышно. Никого не было слышно.

И Анне стало немного легче.

В пятницу пал Брюссель и немцы вторглись во Францию. Французский генерал издал приказ: «Победа или смерть!», но это не возымело никакого действия: немецкая армия стремительно захватывала территорию Франции так же, как перед этим Голландию. Мадам Лерош была так расстроена, что не пришла на курсы. Не пришли на учебу и многие студенты, особенно из числа беженцев. Они все время проводили у радиоприемников или бегали за газетами с последними новостями.

Но не Анна.

Как ни странно, Анну больше не беспокоили немцы. Она просто об этом не думала. Она то и дело думала о Максе: куда его отправили? Она отчаянно желала, чтобы с ним ничего не случилось, и каждое утро первым делом бежала к почтовому ящику: вдруг Максу наконец удалось отправить ей письмо?

Война оказалась за пределами ее мыслей. Анна не могла повлиять на происходящее и поэтому не читала газет и не слушала новости. Она ежедневно ходила на курсы и училась скорописи. Если научиться хорошо это делать, можно будет устроиться на работу и зарабатывать деньги. Организация помощи беженцам только поэтому и согласилась платить за Анну. Чем больше времени Анна будет уделять скорописи, тем меньше времени у нее будет думать о чем-то еще…