Я села с краешку, чтобы выпрыгнуть из машины, если что. Солдаты были веселые и совсем не страшные, а наоборот – нормальные молоденькие хлопцы, все как один белобрысые. Они здорово отличались от чекистов – тем, что все время шутили, улыбались и постоянно что-то спрашивали у меня. Говорили они всякую ерунду, но мне все равно было весело. Парень рядом со мной все время выяснял, есть ли у меня жених, а потом спросил, сколько мне лет, и ужасно огорчился, что так мало. Хотя, по-моему, он мне так и не поверил, и долго рассказывал, что через месяц заканчивает служить и едет домой, в Москву. И хорошо было бы, чтобы вернулся с такой красавицей, как я.

Недалеко от Львова пришлось объезжать большую дорожную стройку, огороженную забором. Из кузова было видно, что дорогу строят люди в одинаковой черной одежде, а по краям забора стоят вышки с часовыми. Я внутренне сжалась – там могли быть и мама, и папа…

После стройки машина выбралась на новую, хорошо асфальтированную дорогу. Ехали быстро, хотя солдаты направлялись не в центр, а куда-то на окраину, где у них была воинская часть. Они высадили меня перед воротами, дружно помахали руками и заехали во двор, а я осталась стоять посреди улицы в совсем незнакомом районе.

Пришлось спрашивать, хотя и терпеть не могу это делать. Сначала какая-то девица ответила по-русски «не понимаю», потом тетка долго выясняла, куда мне надо, но так ничего толком и не объяснила, и только с третьего раза дядечка показал, где трамвай.

Надо же, как я соскучилась по старому доброму львовскому трамваю, который раньше проклинала за его медлительность и скрипучесть. Сколько надо платить по-новому за проезд, я не знала и дала кондукторше рубль, и всю дорогу потом ехала с кучей мелочи в руке, не зная, куда ее девать. Не вытаскивать же платок с завязанной мелочью у всех на глазах из-за пазухи. Так чуть свою остановку не проехала.

Боже, как изменился Львов… Всюду русская речь, русские вывески, много солдат и военных машин. С замиранием сердца я подошла к родному дому, посмотрела на балкон. На балконе сушились какие-то трусы, майки, носки… Видела бы это бабушка, которая всегда радовалась тому, что балкон выходит на улицу, и запрещала что-либо вешать туда, чтобы, как она говорила, «не портить лицо города».

Как под гипнозом, я зашла в подъезд, поднялась наверх, подошла к двери. Уже совсем потянула из-за ворота ключ, потом остановилась, замерла. Прислушалась. В квартире раздавался мерзкий женский голос и бубнение – видимо, офицерской жене отвечал ее выродок. Эх, мне бы сейчас тот пистолет, который я видела у папы… честное слово, рука бы совсем не дрогнула пристрелить обоих…

Я опомнилась и спустилась вниз, во двор. Знакомых никого не было, да и рано было для знакомых – большинство наверняка еще спали. Я медленно пошла к дому Кристины.

Все-таки жизнь меня ничему не научила. Ну был же у Крис телефон, и автоматы на улице попадались. Что стоило ей сначала позвонить – нет, поперлась сразу.

На звонок дверь открыл какой-то русский. Открыл сразу, не спрашивая. Внимательно на меня посмотрел:

– Тебе кого, девочка?

– Ой… мне Кристину… а Гревски здесь живут?

– Хм… ну-ка, зайди.

Мне бы тут дернуть вниз по лестнице – а я, как дура, шагнула за порог, и за мной захлопнулась дверь. Мужик был в майке и солдатских штанах. Он стоял напротив меня и выжидающе смотрел:

– Ты полька?

– Галичанка.

– Нет такой национальности. Украинка, значит. Как фамилия?

– Дяденька, можно, я пойду?

– Нет.

Я на секунду задумалась. Если меня искали, то свою фамилию называть было нельзя. Медлить и раздумывать – тоже. Я вспомнила фамилию покойной бабушки: