и не вернуло. А кто же отдаст, если возьмет?
Он пребывает с нами, но их оставил одних
посреди земли, где течет молоко и мед.
Посреди времен, где с пророком спорит пророк
за верное вечное слово и лучший кусок,
где невинный отрок пускает струю в песок.
Внутри домов, где застит дверной проем
тучный римлянин со щитом и копьем,
где сестра говорит сестре: "Давай поиграем вдвоем!"
На земле, где пока светло, но скоро будет темно.
В душе, где между сердцем и разумом – каменная стена.
"Где, смерть, твое жало?" – Да вот же оно!
"Где, ад, победа твоя?" – А вот и она!
Что ж Ты стоишь и стучишь? Не тревожь мальца.
Он, руку в карман запустив, изучает свежий "Плейбой".
Дай ему прежде убить и похоронить отца,
а потом он, возможно, пойдет за Тобой.
Мама, можно потрогать золотого тельца?
В пионерском лагере горнист протрубил отбой.
"Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб…"
Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб.
Благородный афганский народ победит в борьбе.
Анекдот. "Здесь живет Петя, мать его еб?" —
"Я его мать!" – "Блядь, так мне ж не к тебе
надо, мать твою еб!" – "Мама, к тебе пришли!"
Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!
Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.
Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.
Не отпускай свою память гулять во дворе,
где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.
Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.
А где же еще стоять с наколкою на груди:
орел, распластавши крылья, несет змею.
На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.
Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спиной
серебряную монетку – юность мою.
"При скончании века, на его острие…"
При скончании века, на его острие,
совпадающем в данном случае с острием иглы,
скользящей по черной бороздке, кавалер де Грие
поет о своей Манон. Тополь в виде метлы,
прислоненной к небу, сметает прочь остатки ночных
светил и ошметки своей же листвы заодно.
Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечных
ящиков поминальники. Голгофа входит в окно
черною крестовиной, понуждая звучать
арию как молитву. Шипение, треск, щелчки
придают торжественность голосу, накладывая печать
церковности на историю, в которой сердца толчки
не более чем механика. Работа пружины. Завод.
Ящик красного дерева. Ручка, что в наши дни
напомнит о кофемолке. Вот
мы и остались из всей родни на свете одни,
"Юлий Генрихъ Циммерманъ". Поставщик двора
расстрелянного величества. Тяжелый диск на штырьке,
покрытый зеленым сукном. Рулетка и ломбер. Вчера,
лет девяносто тому, солдат выносил на штыке
на свалку русской истории милую тусклую жизнь
наших прабабок и прадедов. Дачную местность. Сирень.
Однообразный мотив, с которым только свяжись —
не отцепится, не разломив голову, что мигрень.
"Сцепленье, расхождение, сплетенье…"
Сцепленье, расхождение, сплетенье
трех нот в грегорианском песнопенье.
Теченье-лопотание потока,
латыни шелестящая осока.
Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,
глядясь в быстротекущие изгибы.
Здесь крест сияет меж рогов оленя,
здесь просит лев: "Прими мои моленья!"
Здесь скалы говорят о твердой вере,
полет голубки – о грядущем веке.
Здесь, пошатнувшись, можно опереться
на что угодно. Жаль, не отогреться.
Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,
и ангел ставит камень к изголовью.
"И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды…"
И еще, закрыв глаза, представляешь лазурные воды.
Это лагуна. На берегу небольшой укрепленный город.
Над лагуной облако. Ангелы, словно годы,
медленно пролетают. В церкви тяжелые своды
держатся на молитвах о том, чтобы не постигли
град ни огонь, ни меч, ни потоп, ни голод.
Послушник в белом ползет к прелату. Его постригли.
Между тем противник ведет осаду, запас еды на исходе.