Когда «боинг» с мертвыми пилотами, командиром корабля и стюардессой Сью, с пассажирами, усаженными в хвосте (их кисти перехватили проволокой), рвал облака, минуты и мили, отделяющие его от бессмертия, Валид все же спросил у Аль Шехри то единственное, что волновало в пронзительный момент желания ясности: почему шайтан сам проводил его к вратам рая? Нет ли и здесь искуса и ловушки? Но Аль Шехри успокоил его:

– Добро и зло – ядрышко и скорлупа одного ореха. Одно ведет к другому. Выбор твой – колоть или не колоть скорлупу. Выбор – вот главное!

Валид с благодарностью в последний раз посмотрел на скелет товарища.

Быстрая птица снижала высоту, и вскоре тень от нее и ранний солнечный луч, отраженный от ее крыла, оба упали на город, именуемый Новым Йорком.

Паша Кеглер, оказавшись в столице, долго не мог понять, куда же это его занесла нелегкая. После Ходжа-Бахуитдина Москва казалась гигантским будильником, заведенным пружиной немыслимой силы. «Может, это с похмелья», – думал он, стараясь определить, откуда берется страх того, что сейчас, вот-вот тяжелая часовая стрелка ударит его по темени и он оглохнет от петушиного крика осеннего московского дня. Так было утром. День прорывался в его одинокое одноклеточное жилище позвякиванием трамвая, криками футболящих бездельников, уже с утра оседлавших спортивную площадку под окном. Потом зазвонил телефон:

– Пашка, ну наконец! Ну и что ты обо всём этом!

Кеглер сперва даже не узнал знакомого. Звонил школьный ещё его приятель. Ей-богу, год, наверное, не говорили. И на тебе, вспомнил.

– Ужасно, конечно. Хотя. Сами виноваты. Думали, всех мощней!

Кеглер не мог понять, о чём говорит приятель. Уж никак тот не мог знать, что он только вчера вернулся из Афгана и подавно о том, что сейчас в этом Афгане происходит. Надо было бы дать им здесь пресс-конференцию.

– Старик, прости, я только вечером из Афгана. Спал. Знаешь, там при мне Ахмадшаха грохнули.

– Какой шах! Старик, какой Афган? Чего ты в эту тьмутаракань? Ты бы еще на Луну слетал… Ты мне про Америку скажи, как думаешь? Кто их так приложил? Ты же журналист, в самом деле!

Кеглеру пришлось признаться, что он, хоть и журналист, но понятия не имеет о том, что произошло в Америке. Приятель, к несчастью, от этого известия пришёл в подлинный восторг:

– Как думаешь, это японцы? Красная армия камикадзе есть, они за Хиросиму мстят. Опытные пилоты. Красота. Сорок тысяч трупов!

Приятель, опустошив запас своих фантазий, исчез ещё на год, два, а может быть, и навсегда из кеглеровской тугой, как мышца атлета, жизни. Зато прозвонился Логинов:

– Ну что, добрался?

– По мне, лучше в Ходже было, чем тут. Город бодрых утренних идиотов. Там хоть спать не мешали.

– А-а, ну ладно. Спи дальше, русский богатырь Кеглер. Это я так. Можно сказать, волновался. Думал, ты уже вовсю интервью раздаёшь.

– Да, интервью. Мне до тебя как раз лекцию прочли, что наш Масуд на хрен никому не сдался.

– После вчерашнего? У тебя и впрямь, Кеглер, не все чашки на полке? Так немцы про таких говорят.

– А при чём тут чашки? – Вместе с подступающим очередным приступом злобы на Логинова Паша ощутил признаки жизни в членах.

– Да при том. Покушение на Шаха и Нью-Йорк – это одних рук дело. Это большой план, я тебе говорю. Я уже пять интервью дал. Мои немцы шалеют, они вообще про такое не думали. Потому как тут – обобщение, исходящее из индукции, а не дедукции. Им это трудно. Но учатся. У Володи Логинова! – он явно пребывал в возбуждении.

Кеглера вдруг озарило. Что ж, выходило, что одноклассник и впрямь рассказал правду? Неужели он проспал миллениум? Чертов Масуд!