– Я знаю Кирмана шесть лет, – генерал говорил медленно, подбирая слова. – В его характере есть особенность, на которую я давно обратил внимание. Индивидуализм плюс крайняя некоммуникабельность. С ним очень трудно сойтись. На базе Шеррард у него под началом была прекрасная лаборатория и больше сотни сотрудников, но наиболее важные эксперименты он всегда проводил лично, помогала ему только личная лаборантка и любовница Беатрис Тинсли. Майор Рихтер, наш офицер безопасности на базе, предпочитал не мешать, поскольку отчетность у Кирмана всегда была в порядке. Беда в том, что Рихтер не специалист в генетике, а усиленная секретность привела к тому, что Кирман оказался подконтролен только самому себе. И сложилась ситуация, когда Кирман начал работать практически на себя.

– Не понял, – резко сказал госсекретарь.

– Он проводил исследования, о которых мы ничего не знаем.

– Вы с ума сошли? Как это возможно?

– Это невозможно только теоретически. До некоторой степени виноват и я. Пять лет назад, когда Кирман начал на базе Шеррард работать над генетической бомбой по программе «Зенит», он был поставлен перед необходимость отчитываться только перед особым отделом министерства обороны, минуя собственное начальство, поскольку положение было слишком серьезно, и мы не хотели никакой – понимаете, никакой – утечки информации.

– Не понимаю, – сердито сказал госсекретарь. – Вы не доверяете руководству базы?

– Доверяем, Ральф, не горячитесь. Решение принималось не мной лично, а всем составом комитета. Видите ли, если бы исследования по программе «Зенит» успешно завершились, приведение в действие дальнейших планов потребовало бы такой степени секретности, какой прежде просто не было. Можно допустить в принципе, что противник узнает о существовании нейтронной бомбы и даже сам создаст ее. Можно примириться с просачиванием сведений о химическом оружии. Это скверно, но не трагично. Применение нейтронного или химического боеприпаса не может сойти за природную катастрофу. Иное дело – генетическая раковая бомба, и…

– Я понял, – махнул рукой Вард. – Понял. Но все же…

– Это дело прошлое, – пожал плечами генерал. – Мы действительно ошиблись. И прежде всего – в прогнозе. Раковая бомба оказалась вовсе не такой эффективной, как представлялось вначале. В определении степени секретности мы тоже ошиблись. Короче говоря, два года назад программа «Зенит» была свернута, и финансирование ее прекращено, о чем командование базы не было поставлено в известность, поскольку изначально не знало о существовании такой программы. Так вот, Ральф, сейчас выяснилось, что все эти два года Кирман вел какие-то исследования, прикрываясь несуществующей программой «Зенит». Установить, что именно он делал, сейчас невозможно, требуются очень опытные эксперты. Кирман распылял результаты экспериментов, перегоняя их по всей сети компьютеров министерства обороны. Везде у него есть свои программы, большая часть которых пока не обнаружена, а те, что обнаружены, защищены от взлома, и нужны не дни, а, возможно, недели, чтобы во всем этом разобраться.

– В общем, найти Кирмана живым совершенно необходимо, – резюмировал госсекретарь. – А журналистам скажем следующее. Кирман работал в лабораториях медицинских корпораций, сотрудничающих с министерством обороны. От работ, за которые ему присуждена Нобелевская премия, в последние годы отошел. Несколько месяцев назад, к сожалению, заболел. Положение критическое, в палату никого не допускают. Надеюсь, что хотя бы труп Кирмана вы сможете продемонстрировать? Я имею в виду похороны по высшему разряду…