Папа: Может, Плейбой.

Мама: Плейбой не читают. Чего там читать? Мозгами просто нужно шевелить иногда, вот и все. Думай, Игорь, головой. Не задним местом. Кукушка и Петух говорят неправду. На самом деле, один хвалит другого только для того, чтобы тот похвалил в ответ. Это называется – лицемерие. Они даже не понимают, о чем хвалят, оба петь не умеют. Смысл такой вежливости? Понимаешь?

Игорь: Угу.

Но он не понимал. А что значит тогда обмен репликами «Как дела? – Нормально» или «Хорошо выглядишь – Спасибо»? Это тоже лицемерие? Игорю нравится, как поют Леди Гага, Фредди Меркьюри и Тарья Турунен. Но раз он не бельмеса в музыке, он не имеет права ими восторгаться, потому как, бро, это – лицемерие? Игорь в восторге от того, как пишут Гарри Гаррисон и Стивен Кинг, но какое он имеет права быть в восторге, он что – писатель? Так, что ли?

Папа: Игорюня, а если серьезно, ты бы в интернете почитал сначала, прежде чем сочинения писать.

Мама: Уж лучше так. Если своя башка не варит, лучше уж списать. А то: Крылов не понимает. Уж побольше нас всех. Ты почитай рецензии умных людей. Надо бы провести ревизию в твоих книжных залежах, что-то ты явно не то читаешь.

Папа: Так о чем я. В армии, говорю, был у нас баснописец один. Только он не басни писал, а эти, как их… Пьесы. Ибсен недоделанный. Пристал к старлею: нужен, говорит, в роте свой театральный кружок. Будем спектакли ставить. Служба службой, но без творчества никуда. Он, значит, будет свою лабуду гнать, а мы на сцене под его дудку кривляться. Его ребята побили слегка, он и увял с этой идеей. Все строчил что-то втихаря по ночам. Мы решили проверить, что он там строчит, думали, он обиду затаил и нас описывает. И действительно, нас описывает. Только без обид. И не пьесы уже. Настоящие рассказы про солдатскую жизнь. Мы начали читать и подсели конкретно. Извинились потом перед Ибсеном. Он и дальше писал свои рассказы, а мы все – его главные герои, и пацаны даже просили разрешения послать эти рассказы своим матерям и девчонкам. Больше Ибсена, естественно, никто не трогал. Дембельнулся тот классным парнем.

Вечер прошел в непростых раздумьях. Теперь Игорь мог бы ответить маме на вопрос, почему же он читает-читает, а ума все не прибавится. И истина где-то рядом, аминь. Потому что нет никаких премудростей там, в книгах: ни касаемо настоящего, ни касаемо будущего, ни касаемо того, что есть внутри человека изначально, и куда уплывают ключевые воспоминания. А есть лишь правила, наподобие школьных или спортивных, как надлежит себя вести,– правила, поданные в виде сюжета или стихов. Да и откуда там взяться премудростям, скажите на милость, если большинство писателей родились соловьями? А те, кто родились в условиях, граничащих с комфортными, стали настоящими соловьями классиками! Их окружал достаток и дворянские чины, им были доступны школы, журналы и дома, в их распоряжении имелось свободное время, чтобы летать и петь. Соловьи не смотрят вниз. На тех, кто копошится в земле. Только если тот, кто копошится в земле, вдруг проявляет неуверенные признаки певца. Соловьи не знают премудростей, но они умеют стебаться. Они никогда не поймут трудностей осла или этого козла, которые не хотят больше впрягаться в ярмо, в узду, пахать в поле, тупо жрать корм, идти на убой. Они вдруг хотят чего-то большего. Сочинять музыку, петь песни, писать стихи, танцевать или рисовать картины. Но условия их жизни и пестовавшее их окружение таковы, что они даже не знают, с чего начать. И спросить совершенно некого. Окружение не поймет, а Соловьи позабавятся. Они искренне думают, что нужно начинать с правильного сидения. И это, мать вашу, очень