Женщина напротив впервые оторвала взгляд от сумочки и взглянула ему в глаза. Ее звали Вероника Мещерякова, и имя ей шло.

– Лекция удалась,– произнесла она ровным, безэмоциональным тоном. Но любой бы заметил, что за этим равнодушием плещется океан язвительности. – А если все же ближе к реальности? Игорь, сядь прямо, не горбись.

Последняя фраза уже относилась к 13-летнему отпрыску, который все блуждал и блуждал себе в иных мирах. Ему, похоже, не нужно засыпать, чтобы перестать осознавать себя, он и наяву может. Объективно, парень сидел достаточно корректно, не сутулился и ноги не задирал. Тем не менее, послушно принял штоковую позицию, что выдавало его внимание, которое он умело прятал за равнодушием. Через три секунды он вновь расслабился. Исполнил все это меланхолично и грустно. От окна не оторвался ни на миг.

Он миролюбиво улыбнулся в ответ, как бы показывая, что кролик в шляпе еще только на подходе, и не нужно так язвить. Затем сказал:

– Впервые с подростковыми ритмами я столкнулся, когда сам был подростком. Конец восьмого класса, школа. В актовом зале только что закончилось формальное чаепитие, впереди нас ожидал поход на дискотеку всем классом. Девчонки пошли наверх в класс переодеваться, пацаны тоже поплелись за ними. Не переодеваться, нам-то ни к чему было, а околачиваться рядом, ловить, так сказать, момент… И вот стоим мы в коридоре, болтаем и прикалываемся, все как положено, и тут из класса, где девчонки переодевались, начинает доносится вой. Сначала не особо громкий, но по нарастающей. Мы даже не сразу поняли, что это наша одноклассница воет в три горла. Ее звали Наташа Мельникова. Как потом выяснилось, у нее порвались колготки. Прямо перед походом на дискотеку. А запасных колготок нет. И без колготок пойти – тоже никак. Она ведь покупала их специально, матери весь мозг вынесла с этими колготками, готовилась за месяц… Ну, вы сами знаете, как у подростков бывает. А тут такой облом, и как жить после этого?

Он слабо улыбнулся. Веселость на его лице отсутствовала. Он сказал дальше:

– Большинство девочек переоделись и вышли из класса, внутри остались только Наташа и парочка ее подружек, которые ее утешали. Поскольку обнаженка внутри закончились, некоторые пацаны тоже просочились в класс, чтобы полюбопытствовать, из-за чего сыр-бор. Наташа Мельникова сидела за одной из парт, возле открытого окна, уперев локти в столешницу и закрыв лицо ладонями, и выла в ладони. Тут пришла учительница и, быстро разобравшись, сразу же разрулила все это ЧП. Сейчас они вместе пойдут в ближайший магазин и купят Наташе колготки на ее, учительницы, деньги. И все, закрыли тему, они даже на дискотеку не опоздают, придут вместе со всеми. Учительница на минутку отошла, чтобы забрать свою сумочку. Мы, ухмыляясь понятливо, стали тоже покидать класс. И тут кто-то, – я даже не запомнил, кто именно, – исключительно из лучших побуждений, не иначе, ляпнул что-то юморное. Что-то, что обычно говорят в таком возрасте приятелю или подружке, когда приятель или подружка оконфузились. «Ну ты и лошара», к примеру. Или «Вот ребятам расскажу, поржем с тебя». Я и не услышал, что там было сказано, но это изменило все. Наташа Мельникова отлепила ладони от лица и уставилась в доску перед собой. Она как будто решила, что ну ее, эту дискотеку, поучу лучше уроки. Она сидела так минуту, пялясь на чистую доску, с красным от рыданий лицом и красными ушами-семафорами, с размазанной косметикой. Потом быстро поднялась, взгромоздилась на подоконник и сиганула в окно. С третьего этажа.

Он покачал головой, словно до сих пор, целую прорву лет спустя, не мог поверить, что это произошло. А может, и не происходило ничего – переоделись и пошли на пляски. Он же сам только что задвигал про ложную память. Как бы то ни было, он верил своей памяти. На этом этапе. Поэтому сказал: