– Так-то да…– Отец обескураженно положил руки на руль и взглянул сквозь ветровое стекло.– Думаешь, фигня все? Развод очередной?

– Вряд ли развод,– сказала мама.– Его хвалят. В интернете у него рейтинг 4,9 из пяти. Может, конечно, сам накрутил себе… Но его знают люди. На работе одна сотрудница к нему дочку свою водила, он ее от энуреза вылечил.

– Понятно…

Игорь, слушая разговор, открыл боковое окно. В машине имелся кондер, но тот на днях крякнул, а у отца пока не было времени сгонять в мастерскую. Как назло, сегодня с утра жара усилилась.

– Слушай, я так и не понял последнюю фишку,– сказал отец.– Что значит – все изменилось, потому что начали об этом говорить?

– Всего лишь очередная теория,– отозвалась мама.– Феномен Баадера какого-то там, если я правильно помню. Суть в том, что если начинаешь говорить о том, чего нет, то это потом начинает случаться. Не обязательно с тобой, может, с соседом, или в газете прочтешь. Но где-то случится.

– Так он и начал об этом говорить! Петров! О лунатиках-преступниках. Получается, это он будет виноват, если что?

– Да, Сергей,– ровно и без эмоций ответила мама.– Он будет виноват, если что.

Отец покосился на нее и промолчал. Игорь стиснул зубы, чтобы не улыбнуться. Что ж, мамин юмор ему тоже нравился, хоть он и был своеобразный. Ему часто казалось, что достойно оценить этот юмор может только он сам. Он взглянул на зеркальце и внезапно наткнулся на мамин спокойный взгляд.

– Игорь, прикрой окно. Сейчас поедем, тебя может продуть. Надо оно тебе?

– Да ладно, брось ты!– Отец завел двигатель.– Жарень такая, какой продуть.– Однако Игорь уже послушно нажал на кнопку автоматического управления.

– Именно поэтому,– сказала мама. – Он потный, и сквозняк. Кондер лучше наладь.

– Налажу. Руки не доходят.

– Надо продуктов купить,– напомнила мама.– Впереди на углу Пятерочка, давай туда.

Отец послушно двинул машину.

Игорь любил пассивную езду. Если уж продолжать говорить о ритмах, то пассивность – это как раз его частота; всегда была. Ну, по крайней мере, насколько он помнил. А помнил он не сказать, чтобы особо много. Вернее: мало чему из того, что он помнил, он мог доверять. И в ложную память и в эффект Манделы он не верил. Это просто корректировка. Кто-то корректировал его память. Кто-то корректировал память всех.

Он любил пассивное наблюдение. Если бы ему предложили стать частью матрицы – лежать себе в барокамере, подключенной к мировому компу,– он бы счел, что он достиг дверей рая. Ранее – он знал! – люди, подобные ему, мечтали оказаться на необитаемом острове. Вдали от людей. Вдали от докапывальщиков. Либо, наиболее продвинутные,– пионерами на вновь открытой планете. Для современного человека все это – кислые способы, однако в прошлом люди ничего не знали о компьютерах и о клиповом мышлении, и одиночество в их случае решало большинство проблем. Сейчас же необитаемые острова и планеты не подойдут. От своих клиповых мозгов не убежишь. Только матрица. Такие дела.

Во время семейных поездок наслаждение Игоря было устойчиво-прерывистым, как азбука Морзе. Не ритмичным ни с какой стороны. Если у него был выбор – ехать или сидеть дома,– он однозначно тянул руку за «дом». Семейные поездки подразумевали, что их в салоне будет трое. Замкнутость пространства создавала все условия для докапывания, и мама разворачивала интенсивную деятельность. Она была докапывальщицей, она стала докапывальщицей с некоторых пор, и тут уж ничего не поделать. Машину она не водила, хотя права у нее имелись, просто не хотела. Так, круги иногда нарезала вокруг квартала, чтобы совсем не потерять навыки. Так что мама сидела на пассажирском сиденье и раскрывала ему, Игорю, всю философию про будущее. Его, Игоря, будущее.