– Ну, что я говорил! – воскликнул Эдди.

– Шикарно, – согласился Скотт.

Неожиданно задрожал оживший кондиционер, и из вентиляции в стене послышался протяжный низкий звук, похожий на дыхание неведомого чудовища.

– Не обращай внимания, – сказал Эдди. – Кофе и пончики в комнате отдыха, туалет в конце коридора. Если что-то понадобится – сообщи. Короче, обживайся. Можем вместе пообедать. Если хочешь, я за тобой зайду.

– Спасибо, Эдди. – Скотт снова пожал ему руку – из вежливости и необходимости. – Ты даже не представляешь, как я благодарен.

– Не стоит. Просто напиши что-нибудь гениальное.

– Постараюсь.

– Да, давай, – кивнул ему Эдди.

Как только он ушел, Скотт еще раз оглядел стол, а затем шкаф и, обнаружив в нем среди женских романов экземпляр «Ностромо»[14] со следами чашки от кофе, удобно устроился в кресле, собираясь почитать. Однако творению Конрада не удалось его развлечь. Скотт отбросил книгу и под тяжелые вздохи вентиляции стал смотреть в окно на залитый солнцем бульвар.

Внизу у трамвайной остановки напротив рекламного щита со стиральным порошком толпились студийные рабочие, и время от времени останавливались машины – их хозяева скрывались в магазине, загружались там непрозрачными пакетами, возвращались назад и тут же уезжали. В детстве, в Сент-Поле, Скотт любил следить за соседями с крыши трехэтажного дома. И сейчас им овладело то же чувство внутреннего покоя, словно он был стрелком, контролирующим каждый свой вдох и выдох.

Между домами, переходя от одного почтового ящика к другому, тяжелой поступью шагал почтальон. Затем Скотт увидел старого японца – босиком и в майке тот вышел на крыльцо, сложил руки рупором и несколько раз крикнул:

– И-и-и-и-т-у, и-и-и-и-и-и-т-у.

Как только японец зашел в дом, из зарослей у рекламного щита вылез дымчатый кот, неспешно направился к крыльцу, а дойдя до дома, замер и оглянулся, проверяя, не преследует ли его кто.

Неожиданно в дверь постучали. Скотт вздрогнул, словно его поймали с поличным, и, прежде чем сказать «войдите!», сел за стол и взял карандаш.

На пороге возникли Дотти Паркер, а позади нее Алан. Скотт поднялся им навстречу.

– Скотт, дорогой, извини за вторжение. Эдди сообщил, что ты уже здесь. Добро пожаловать в «Железное легкое»![15]

– Спасибо. – Скотт обнял Дотти и подставил ей щеку для поцелуя.

Давняя приятельница выглядела уставшей: под глазами наметились круги, а сама она слегка пополнела. Теперь Дотти совсем не напоминала ту загадочную нимфу, которую Скотт знал в молодые и безудержные годы в Нью-Йорке. Пару раз хорошенько перебрав, они оказывались в одной постели, но, к счастью, Скотт почти ничего об этом не помнил. Сейчас они были просто друзьями. Скотт преклонялся перед остроумием и смелостью Дотти, и к тому же оба они предпочитали не ворошить прошлое.

– Рад снова тебя видеть! – Алан хотел, чтобы его рукопожатие было по-мужски крепким, но вышло неубедительно. Он по-прежнему оставался довольно стройным и отлично подходил на главные роли. Дотти и Алан были весьма своеобразной бостонской парой: оба предпочитали мужчин помоложе, ругались как кошка с собакой и все же были неразлучны.

– Эдди сказал, ты тут с восьми, – улыбнулась Дотти. – Не стыдно тебе?

– На твоем фоне мы выглядим бездельниками! – закончил за нее Алан.

– Один ты трудишься в поте лица, – кивнула Дотти.

– До десяти утра хорошо работают только молочники, – заметил Алан.

– Уж он-то знает, – усмехнулась Дотти. – Где ты остановился?

– В «Мирамаре».

– О нет! – воскликнул Алан.

– О да, – в тон ему ответил Скотт.

– Нужно оттуда перебираться, – посоветовала Дотти. – Там же в округе ничего нет.