В межсезонье Сеня придумывал себе какое-нибудь кустарное занятие: то отливал маски из гипса, то резал по дереву, то пытался заняться литьем по металлу – всем тем, что могло бы прокормить его, или, вернее, занять досуг, потому что продавать свою продукцию он не умел, ссылаясь на врожденную неприязнь к торгашеству и наживе. При этом он придавал лицу гордое выражение и кичливо выпячивал нижнюю губу. Чумаков, посмеиваясь, похлопывал его по плечу, забирал маски и, смиряя гордыню, предлагал знакомым за умеренную плату. Деньги Сене он не отдавал, а прятал в потайном месте – между страниц какой-нибудь книги. Их собирали на памятник Сениному отцу, трагически погибшему лет десять назад. Сеня часто вспоминал о нем и плакал пьяными слезами, говоря, что его жизнь сложилась бы иначе, если бы отец был жив. Это, впрочем, не мешало ему упорно искать спрятанные деньги, находить их и тут же пропивать. Чумаков вздыхал укоризненно, менял тайник, и все шло своим чередом.

Чумаков прекрасно знал, что все это: и кустарные поделки, и летняя халтура – имеет мало общего с искусством; он доставал холсты, покупал краски и кисти, сам сколачивал подрамники и, беря Сеню за шкирку, как кутенка, силком заставлял работать.

– Мне не работается! – кричал Сеня, отбрыкиваясь. – У меня застой!

– Сказал бы я, где у тебя застой! – рычал Чумаков.

– У меня нет идеи! Нет натуры! Нет вдохновения!

– Нет, так будет! – утверждал Чумаков, всучивая Сене уголек, и садился напротив. – Пиши! Меня пиши!

Сеня ерепенился, бросался тюбиками, но, усмиренный, постепенно втягивался в работу и мстил Чумакову, изображая его то лысым и усатым, то в дурацкой шляпе с пером и в клетчатой юбке. Чумаков одобрительно хмыкал и подзадоривал Сеню обидными словами. Таких портретов, не похожих один на другой, скопилось довольно много. Чумаков заводил знакомства с художниками, показывал холсты, горячо доказывал, что это – явление, и всеми силами пытался протащить хоть один портрет на какую-нибудь выставку. А там, думалось ему, все должно пойти гладко.

Остальные члены «семьи» относились к Сене по-разному. Ольга – благосклонно и терпеливо, дедушка – безразлично, Петя – враждебно, а говорящий скворец изводил его научными рассуждениями о вреде алкоголя, подслушанными в передаче «Здоровье».

– Запеку в тесте и сожру! – угрожал Сеня скворцу.

Тот истошно мяукал и заводил новую пластинку – плохо поставленным меццо-сопрано пел:

– Я пью, мне все мало, уж пьяная стала… – да еще при этом лихо пританцовывал.

Сеня в отместку придумывал все новые гастрономические рецепты, где мясо скворца было основным компонентом, птица не унывала и кричала Сене, просовывая голову сквозь прутья:

– Мазила-горилла! Псих-одиночка! Алкашик-таракашек!

Дуэль заканчивалась капитуляцией Сени. Он задабривал скворца чем-нибудь вкусным, тот легко шел на компромисс, а то и резко менял свое прежнее мнение:

– Пить вино полезно, – изрекал он дикторским голосом, – сброженный сок из солнечных ягод продлевает жизнь, просветляет голову и очищает кровь. – А заканчивал фразу фривольным тоном: – Угостите вином, господинчик, не пожалеете, – и при этом зазывно смеялся.

Его никто не учил говорить, великий учитель и воспитатель – современное телевидение – с утра до вечера вдалбливало в маленькую птичью голову необъятную информацию. Все обо всем.

Сене было труднее. Он рос в таежном селе еще до появления там антенн на крышах и все необходимое получал традиционным путем – через собственные ошибки. Так же, как и Чумаков.

Город был такой большой, что даже времена года наступали неодновременно в разных концах его. Если, к примеру, в районе, где жил Чумаков, еще не сошел снег, то в больничном парке, куда он добирался на работу, начинали набухать почки на тополях и кое-где проклевывались первые ростки мятлика и сурепки. То же самое происходило с погодой и сейчас: из тихой снежной зимы с заиндевелыми деревьями и глубокими чистыми сугробами Чумаков медленно передвигался в промышленную зону города, где вдоль широких проспектов дул сырой холодный ветер, почерневший снег плотно лежал на асфальте, а дым заводских труб приближал к земле и без того низкое утреннее небо.