«В Ряжске был сборный пункт дезертиров. Набралось их здесь несколько тысяч. Это была разнузданная орда морально опустившихся, бешено орущих людей, а конвой наш был малочислен, слаб. Трудно сказать, почему они не перебили тогда нас, конвоиров. Должно быть, просто невозможно им было организоваться даже для такого нехитрого дела. Объединились они только в своей ненависти к комиссару, приехавшему с инспекцией из Москвы.

Мы вывели их за город в поле и кое-как организовали в огромное, гудящее, как взбешенный улей, каре. Здесь была сколочена шаткая трибунка для высокого московского комиссара.

Он подъехал в большой черной машине, сверкающей на солнце своими медными частями. Он был весь в коже, в очках и, что очень удивило нас, абсолютно без оружия. И спутники его тоже не были вооружены. Он поднялся на опасно качающуюся трибуну, положил руки на перила и обратил к дезертирскому безвременному воинству свое узкое бледное лицо.

Что тут началось! Заревело все поле, задрожало от дикой злобы. “Долой!” – орали дезертиры.

– Приезжают командовать нами, гады!

– Сам бы вшей покормил в окопах! Уходи, пока цел!

– Эх, винта нет, снял бы пенсию проклятую!

– Братцы, чего же мы смотрим в его паскудные окуляры!

Мы уже подняли винтовки для первого залпа в воздух, как вдруг над полем прокатился, как медленный гром, голос комиссара:

– Что это за люди? – рукой он показывал на нас, конвоиров. – Я спрашиваю, что это за люди с оружием? – снова прошелся над нами голос, похожий на звук, что тянется за нынешними реактивными самолетами. Дезертирство от неожиданности затихло, пораскрывало рты.

– Это конвой, – четко доложил один из его спутников.

– Приказываю снять конвой.

Он набрал полную грудь воздуха, очки его сверкнули, и он заревел еще более тяжелым, еще более гневным голосом, толчки которого словно отдавались у каждого в груди:

– Перед нами не белогвардейская сволочь, а революционные бойцы. Снять конвой!

В тишине, последовавшей за этим, над полем вдруг взлетела дезертирская шапка, и чей-то голос выкрикнул одиночное “ура”.

– Товарищи революционные бойцы! – зарокотал комиссар. – Чаша весов истории клонится в нашу сторону. Деникинские банды разгромлены под Орлом!

“Ура” прокатилось по всему полю, и через пять минут каждая фраза комиссара вызывала уже восторженный рев и крики:

– Смерть буржуям! Даешь мировую революцию! Все на фронт!

И мы, конвоиры, о которых все уже забыли, что-то кричали, цепенея от юношеского восторга, глядя на маленькую фигурку комиссара с дрожащим над головой кулаком на фоне огромного, в полнеба, багрового заката, поднимающегося из-за горизонта, как пламя горящей Европы, как огонь американской, азиатской, австралийской, африканской революций»[112].

Подобных эпизодов в деятельности Троцкого в годы Гражданской войны было множество. Поэтому, не оспаривая приведенных выше свидетельств В. Трифонова или С. Орджоникидзе, мы должны согласиться также и с И. Дашковским, который писал в одном из своих неопубликованных очерков, что прибытие на какой-либо участок фронта поезда Троцкого было равносильно прибытию на фронт свежей дивизии.

Гражданская война в огромной степени способствовала росту известности и популярности Троцкого не только среди большого числа участников войны, зарубежных наблюдателей и друзей Октябрьской революции, но и внутри большевистской партии. Мало кто вспоминал теперь, что Троцкий вступил в партию большевиков лишь за несколько месяцев до революции, а перед этим активно боролся против большевиков. Острая профсоюзная дискуссия 1920 – 1921 гг., в которой Ленин и Троцкий снова оказались противниками, заметно ослабила влияние и вес Троцкого в партии. После победы в этой дискуссии ленинского большинства на X съезде РКП(б) многие сторонники Троцкого не были избраны в состав ЦК, а тем более в состав Оргбюро и Секретариата ЦК. Тем не менее и в 1921 – 1922 гг. Троцкого считали вторым по значению деятелем большевистского руководства. На многих митингах и собраниях провозглашались здравицы в честь «товарищей Ленина и Троцкого», во многих советских и партийных учреждениях можно было видеть портреты Ленина и Троцкого. Имя Троцкого звучало в песнях и военных маршах. Это была, несомненно, высшая точка в карьере Троцкого как революционера и политического руководителя Советского государства. В этот период Ленин относился к Троцкому с подчеркнутым уважением, так же как и Троцкий к Ленину. Поэтому утверждать, подобно Палму Датту, что у Троцкого всегда была «злобная, почти патологическая ненависть к Ленину, к основным принципам его учения и вообще к большевикам» – значит говорить явную неправду